Подвалы кантовской метафизики

Изложив вкратце содержание концептуальной части знаменитого письма, присмотримся повнимательнее к его композиции. Первое, что бросается в глаза: Кант дает понять, что, размышляя над проблемой возможности необходимого соответствия предметов с нашими рассудочными понятиями, он обратился к исследованию источников рассудочного познания и систематизировал понятия трансцендентальной философии. Эта систематизация представляет собой то, что впоследствии получило название "метафизической дедукции категорий" (ср. 2: 489; В 159; А 78-80 / В 104-106; 4: 12). Метафизическая дедукция, по Канту, доказывает априорное происхождение рассудочных понятий (В 159). Однако, при самой постановке вопроса в письме к Герцу (каким образом рассудочным представлениям, не порождаемым предметами, стало быть, априорным, могут вообще соответствовать предметы?) Кант уже исходит из признания априорного происхождения этих представлений. Таким образом, вместо ожидаемого ответа на вопрос, Кант, похоже, повторяет одну из предпосылок самого вопроса! Другими словами, вместо ответа преподносится простое повторение вопроса. Это странно, если не абсурдно. Или все же абсурдность здесь только кажущаяся? Но как ее устранить?

Трудности умножатся, если обратить внимание на сам вопрос, поставленный Кантом, точнее, на его формулировку. Кант пишет: "как может рассудок установить реальные принципы возможности вещей, которым должен в точности соответствовать опыт и которые от опыта, однако, не зависят" (8: 489). Но почему опыт должен в точности соответствовать предписаниям рассудка? Для чего, собственно, он должен? Вопрос о возможности для рассудочных представлений иметь предмет и о соответствии этих представлений и предметов, о чем первоначально говорит Кант (8: 488), вовсе не тождествен, на первый взгляд, вопросу об их необходимом соответствии.

Опираясь только на текст письма, перечисленные выше трудности разрешить практически невозможно. Это наталкивает на мысль, что для решения загадок письма к Герцу необходимо, по меньшей мере, привлечение его более широкого философского контекста. В результате может оказаться, что нелогичность кантовского текста есть не более чем видимость, исчезающая при взгляде со стороны.

Но контекст письма задается (ранее реконструированными нами) юмовскими аргументами. Итак, допустим, что кантовское "пробуждение от догматического сна" произошло незадолго до написания письма к Герцу, причем решающую роль сыграл следующий аргумент Юма: если невозможно a priori доказать основоположение о причинности, понятие причины должно быть признано возникающим из опыта. Предположим далее, что Кант не хотел принимать подобного вывода, что вполне естественно, ибо он перечеркивает идею принципиального различения чувственных и рассудочных представлений: если понятие причины возникает из опыта, то оно, как и подобные ему понятия, так или иначе связано с чувственностью и ее формами.

Между тем, именно эта идея составляла в то время ядро кантовских исследований в области метафизики, и чтобы избежать нежелательного вывода о смешении чувственности и рассудка, Канту, как минимум, требовалось установить возможность априорного доказательства основоположения о причинности. Возможность подобного доказательства, в свою очередь, подразумевает необходимое соответствие предметов принципу причинности: если нет, то никакое априорное доказательство данного принципа (по определению) не было бы возможным и понятие причины имело бы опытное происхождение. Поэтому условием признания чистого рассудочного происхождения понятия причины является необходимое отношение и соответствие предметов принципу причинности, как одному из принципов, устанавливающих "реальную возможность вещей".

Мы вплотную подошли к разрешению одной из трудностей письма к Герцу. Из текста самого письма трудно было понять, почему Кант утверждает, что предметы должны необходимо соответствовать априорным предписаниям рассудка. Сейчас можно ответить на этот вопрос: в противном случае эти предписания просто не могли бы быть априорными и исходить от рассудка.

Перейдем к решению главной композиционной трудности письма к Герцу. Здесь мы сталкиваемся не с неясностью формулировок, а с действительным парадоксом: в качестве решения проблемы Кант предлагает повторение одной из предпосылок, необходимых для самой постановки данной проблемы. Ясно, что именно на этом парадоксе должна быть проверена сила сделанного предположения о том, что письмо к Герцу отражает попытки Канта разрешить сомнения, инициированные Юмом. Если данная гипотеза позволит разрешить композиционную загадку письма к Герцу, то она получит самое серьезное подтверждение.