Подвиг

…"Les Platanes», «Villa les Tilleuiles», «Les Eglan-tines»… «Les Coccinelles»…

Леночка остановилась. Да, конечно, она помнила это имя. Ей его часто называла бабушка. Здсь и должна жить ея Парижская бабушка.

Она вошла въ открытую калитку. Сухiя втки кустовъ привтствовали ее. Черные стволы засохшихъ георгинъ торчали изъ клумбъ. У бетоннаго крылечка Леночка остановилась, не зная, кого спросить. Снизу изъ подвальнаго окошка высунулась лохматая голова. Копна волосъ на темени, бритые виски, — совсмъ какъ у ихъ совтскихъ атлетовъ на пролетарскомъ стадiум, гд упражняются физ-культурники.

— Кэ дезир мадамъ?…

Какой это былъ ужасный французскiй языкъ!.. Леночка умла таки говорить по французски. Конечно не въ школ второй ступени она научилась этому, а дома, у Ленинградской бабушки. И произношенiе у нея было совсмъ Парижское, съ красивымъ раскатомъ на «р».

На вопросъ на такомъ ужасномъ французскомъ язык и отвчать по французски не хотлось. Неужели это ея двоюродный братъ Шура Нордековъ, о комъ такъ много говорила ей ея мать? Она смутно помнила его мальчикомъ — комсомольцемъ.

Леночка посмотрла на окошечко подвала. Оно раскрылось совсмъ и голова «физ-культурника», покоящаяся на широкой ше, появилась въ немъ. За шеей слдовала рубаха безъ воротника и безъ галстуха, облегавшая могучiя плечи.

Леночка вопросительно сказала, подчеркивая французское произношенiе Русской фамилiи:

— Madame Oltabassoff?…

Физ-культурникъ выразительно ткнулъ пальцемъ вверхъ и твердо по русски сказалъ:

— Звоньте во второй этажъ. Пуговка налво. Мамочка дома. Знать кофiй пьеть.

Леночка поднялась и позвонила. За дверью зашмыгали мягкiя туфли, и передъ Леночкой въ растворенной двери появилась старуха со стриженными волосами — ни дать, ни взять — сама Крупская — Ленинская супруга, совтская «вдовствующая императрица».

— Вамъ кого? — спросила старуха.

— Я… Леночка… Зобонецкая…

— Ахъ ты… Боже мой!..

Мягкiя пахнущiя кофеемъ объятiя охватили Леночку. Такъ въ объятiяхъ она и вошла въ комнату. Тамъ было сумрачно. На простомъ кругломъ стол безъ скатерти киплъ на примус кофейникъ. Въ проволочномъ лотк лежали маслянистыя подковки.

— Ну, садись, — отдуваясь отъ волненiя, проговорила старуха. — Шляпу сними… Стриженая… Что жъ и правильно… Для работы лучше… А хорошенькая… въ мать.

Леночка и точно была прелесть какая. И что то было особенное Русское — въ ея лиц съ чуть широкими скулами, выдающимися у висковъ, прозрачною смуглинкою, сквозь которую просвчивалъ персиковый румянецъ, съ пушистыми бровями. Подъ ними въ темной опушк очень густыхъ и длинныхъ, по дтски загнутыхъ вверхъ рсницъ, сiяли молодостью, золотою шампанскою игрою горли большiе карiе глаза. Волосы были темно каштановые, губы маленькiя, сердечкомъ, безъ краски пунцовыя, носъ небольшой, задорно вздернутый, по Русски открытый. Когда Леночка сняла безобразившую, не по ней сшитую, съ чужого плеча кофту, она оказалась высокой и стройной, съ маленькими, не слишкомъ чистыми, посл дороги, руками и стройными ногами прекраснйшихъ линiй.

Она сла противъ «мамочки».

— Голодная?.. Ну, ничего… Потерпи… Пока вотъ кофею попей… Съ круассанами… По нашему — подковки… У нихъ, у французовъ, круассанами прозываются.

Леночка была очень голодна. Она второй день ничего не ла. Денегъ хватило въ обрзъ. У нея посл долгаго пути, ночей, проведенныхъ въ «жесткомъ» вагон кружилась голова, и ей казалрсь что полъ ходилъ подъ ногами, какъ въ позд.

Ея маленькiй облзлый чемоданчикъ, такой легкiй, что она сама его и принесла былъ поставленъ на соломенный стулъ. Неонила Львовна кивнула на него.

— Вс твои вещи тутъ?

— Вс, бабушка.

— Какъ же ты дохала?…

Леночка не поняла вопроса. Она смотрла на старуху и молчала.

— Какъ тебя, говорю, выпустили?… Съ какимъ паспортомъ?…

— Съ нашимъ… Совтскимъ, — робко сказала двушка.

— Ты тутъ этого не болтай… Заклюютъ… Ольга теб все устроитъ. Чтобы шито, крыто. Полковникъ чтобы не пронюхалъ… Co свта сживетъ. Всю чистоту его блыхъ ризъ испортишь.

Неонила Львовна пожевала губами. Леночка жадно пила кофе. Подковки исчезали за ея молодыми, блыми, сверкающими изъ за алыхъ губъ зубами. Она плохо соображала, что ей говорила старуха. Все было такъ необыкновенно и совсмъ не такъ, какъ ей представлялось это въ ея думахъ во время дороги.

— Безбожница?

Леночка искоса посмотрла на бабушку и точно насторожилась.

— У насъ, бабушка, не учили… Мама когда то говорила немного.

— Да ты не смущайся. Я и сама такая. Своимъ умомъ до всего дошла. Ни къ чему вс эти поповскiя исторiи.

Надолго замолчали. «Мамочка» налила еще чашку Леночк.

— Пей, милая. Ты голодна. Я еще приварю. На вотъ теб хлбца пожуй… Съ масломъ.

Неонила Львовна достала съ небольшого буфета длинную тонкую булку, приготовленную къ обду, сливочное масло и поставила передъ Леночкой.

— У васъ всего изобилiе, — тихо сказала, прожевывая булку съ масломъ, Леночка. — Намъ говорили: — у васъ голодъ большой. Ничего не хватаетъ.

— Все врутъ, милая. И тутъ, какъ и тамъ врутъ. А ты не врь… Никому и тутъ не врь.

И опять замолчали.