Подвиг

Неонила Львовна смотрла, не сводя глазъ на Леночку. Все было въ ней такъ необычно. «Съ совтскимъ паспортомъ», — думала старуха. — «Хуже, чмъ съ волчьимъ… Право — лучше бы «желтый билетъ» у ней былъ… Никуда не примутъ. Ни туда — ни сюда… И замнить, сколько хлопотъ будетъ. Гд помстить ее?… Какъ содержать?… стъ то какъ много!.. Куда ее устроить?… Что она уметъ длать?… Ну, помстить?… Помщу къ себ. Больше и некуда. Рядомъ полковникъ съ Ольгой… Не къ нимъ же?… На верху — Шурка дуракъ… Мишель Строговъ… А деньги?… Надо какъ нибудь поддержать… Вдь брата родного внучка»…

Посл кофея разставляли въ маленькой комнатушк мебель, устраивая ложе для Леночки. Разсматривали ея барахло. Вещей, блья, платьевъ у двушки ничего не оказалось. Все надо будетъ купить.

— Деньги то, Лена, есть ли у тебя?

Двушка со смхомъ высыпала содержимое стараго Русскаго кошелька на столъ.

— Вотъ, посчитайте: — тридцать пять… нтъ… вру… сорокъ сантимовъ. Вс и мои капиталы… Настоящая капиталистка… Буржуйка… Я, бабушка трудовой народъ… Пролетарка стопроцентная…

XIII

Посл ужина вся семья осталась сидть за круглымъ столомъ. Мишель Строговъ не сводилъ узкихъ глазъ съ милаго лица Леночки. Полковникъ слушалъ, задавая отъ поры до времени вопросы, и каждый его вопросъ заставлялъ Леночку умолкать, настораживаться и уходить въ себя.

«Нтъ все-таки она очень запугана», — думала, наблюдая Леночку, Ольга Сергевна.

Леночка оживленно разсказывала своимъ не всегда понятнымъ языкомъ о томъ, какъ проводится смычка города съ деревней, о работ въ кол-хозахъ, о задачахъ пятилтки. Она говорила такъ, точно ей шелъ не восемнадцатый, а по крайней мр тридцать пятый годъ и была она проповдницей новой вры.

— У насъ… Америк не уступитъ… Черезъ два года переплюнемъ и Америку.

— Такъ у васъ же голодъ!.. Голыми люди ходятъ! Вонъ въ какихъ лохмотьяхъ вы прiхали, смотрть страшно. Теб, Леля, надо будетъ завтра со службы отпроситься, да въ «Самаритэнъ» ее свести, одть, обуть надо, — рзко сказалъ полковникъ.

— Это… голодъ, дядя, пока, — быстро и твердо, какъ заученный урокъ сказала Леночка.

— Ну… А какъ красная армiя?…

Точно какая то тнь пробжала по глазамъ Леночки. Какъ то рзче выдались скулы.

— Ничего, дядя.

— Ну, а все-таки?… Въ Бога, напримръ, не вритъ?…

— Кто хочетъ вритъ… Кто не хочетъ… Никто не насилуетъ, — холодно отвтила Леночка. Ея оживленiе какъ то сразу пропало.

Ольга Сергевна пришла на помощь племянниц.

— Ты маму вспоминаешь?…

— Да.

— Какъ же ее похоронили?…

— Обыкновенно какъ… Отвезли въ Троцк на кладбище и зарыли…

— Безъ священника, — съ ужасомъ сказала Ольга Сергевна.

— Гд это еще такой Троцкъ? — возмутился полковникъ и закурилъ чуть не десятую папиросу. Разговоръ его очень уже волновалъ. Онъ потомъ признавался, что у него было такое чувство, какое бываетъ, вроятно у собаки, когда та лаетъ на кошку, забравшуюся на дерево. Весь онъ какъ то подобрался и напружился. Въ виски у него стучало. Очень хороша была Леночка и такъ напоминала ему его Лелю, когда первый разъ увидалъ онъ ее на гимназическомъ балу. И вмст съ тмъ было въ ней нчто чуждое и какъ бы страшное… «Совдепка»!..

— Священникъ… Очень дорого… И мама?… Она никогда не ходила въ церковь.

— Ну, а какъ же эти люди, которые?… Ты съ ними потомъ жила?… Видалась?… Ужасные, должно быть, люди, — плохо скрытыя брезгливость и пренебреженiе были въ голос Ольги Сергевны. Она не посмла сказать прямо: — «убiйцы твоей матери».

— Тетя… Послушайте… Но мама же сама была во всемъ виновата. Она ихъ все хамами называла… Они на это обижались. И потомъ. Вотъ у васъ тсно. А тамъ жил-площадь ужасно какая маленькая… A y мамы дв комнаты… Ну и они злились.

Нтъ, Леночка не осуждала убiйцъ своей матери. Она ихъ понимала. И страшной казалась ея чисто Русская красота. Она была другая. Изъ другого мiра, гд иныя были понятiя и новая была мораль. И что въ ней было — своя правда, которой ни полковникъ, ни Ольга Сергевна не могли постигнуть, или страшная безъоглядная сатанинская ложь? Это сразу почувствовали, и даже самоувренный и самовлюбленный Мишель Строговъ понялъ, что Леночка говоритъ точно на какомъ то другомъ язык.