Подвиг

— Ну да, — недовольно проворчалъ ддъ. — Какой онъ большевикъ? Дуракъ стоеросовый и все… Обормотъ!..

Леночка вскочила со стула и стремительно прошмыгнула изъ мастерской. Топси, виляя хвостомъ, бросилась за нею.

— Фирсъ Петровичъ, пожалуйста, снизойдите къ намъ. Устроимъ смычку между голубою и алою кровью. Я вамъ псню про ваше сапожное дло спою.

Фирсъ, мрачный, накурившiйся, нарочно стуча сапогами, спустился въ мастерскую и взялъ колодку. На дда онъ не смотрлъ. Ворочалъ колодку подъ самымъ носомъ, точно облизать ее хотлъ. Леночка стала у окна. Низъ ея тла былъ въ тни. Только стройный станъ и головка съ растрепавшимися волосами были освщены голубоватымъ свтомъ. Кончики волосъ свтились какъ бы окруженные ореоломъ. Леночка подняла голову и запла весело и звонко, не боясь разбудить «мамочку».

— Растоптала я ботинки,
А мой милый сапоги.
Каждый день ходи на сходки,
Митинги, да митинги…

XV

Вотъ и разгадай ее, эту Леночку? Ни «мамочка», ни Ольга Сергевна, ни полковникъ, ни даже самъ премудрйшiй Нифонтъ Ивановичъ понять ее не могли.

— Ну, какъ ты нашла Шуру? — спросила Леночку Ольга Сергевна.

— Ахъ, тетя… Я его совсмъ не узнала, такъ онъ перемнился. Прелесть. Настоящiй человкъ. Онъ пробьетъ себ дорогу… И что мн особенно нравится — что онъ — Мишель Строговъ!.. Значитъ — безъ предразсудковъ. Отказался отъ отцовской фамилiи и имени. Онъ таки завоюетъ себ мсто на земл.

Леночка искала случая оставаться вдвоемъ съ «настоящимъ человкомъ». Она ходила встрчать его на станцiю и провожала его до дома. Она брала въ свою маленькую ручку его большую сырую отъ работы и усталости руку и такъ шла съ нимъ какъ ходятъ дти. Мишель смущался, краснлъ, но руки не отнималъ и шелъ, надутый и важный. Они больше молчали. Леночка смотрла на него восторженными глазами и не знала, что сказать. Однажды, во время такого шествiя она вдругъ и совершенно неожиданно выпалила:

— Мишель!.. Я хотла бы, чтобы вы мн сдлали ребенка.

Она сказала это совершенно серьезно, почти строго, прямо глядя въ немигающiе глаза Мишеля. Сказала съ такою откровеиною наивностью, что Мишель смутился и совершенно растерялся. Онъ выдернулъ свою руку изъ ея руки и почти побжалъ къ дому. Дома онъ заперся въ своей комнат.

Онъ считалъ себя «безъ предразсудковъ». Но и ему это показалось слишкомъ грубымъ.

Въ эти, какъ разъ дни Топси вдругъ пополнла, и Ольга Сергевна сказала, что она щенная, что у нея дти будутъ, а полковникъ доказывалъ, что это потому, что она кушаетъ слишкомъ много.

И Мишелю Строгову пришла на память Топси. He эстетъ онъ былъ, конечно, но сопоставленiе собаки съ тмъ, что ему «выпалила» Леночка было ужасно. Онъ не хотлъ спускаться къ ужину, но матерiальныя соображенiя, что за ужинъ имъ заплачено взяли верхъ и онъ сошелъ къ столу.

Леночка была въ рдкомъ настроенiи возбужденiя, когда ее вдругъ точно прорывало и она говорила затверженные въ школ уроки и проповдывала новую мораль. Ея лицо пылало. Золотыя искры сверкали въ ея глазахъ. Полковникъ оперся лицомъ на ладони и съ нескрываемой тоскою слушалъ ее. Ольга Сергевна плакала. «Мамочка», не мигая, смотрла на внучку маленькими, хищными глазками.

— Нацiонализмъ и патрiотизмъ, — рубила Леночка, — чувства, заслуживающiя презрнiя. Я знаю народъ… Кажется повидала его достаточно. Въ школ кругомъ меня все были дти народа. Народъ не интересуется величiемъ своей Родины. Короли и буржуи выдумали это совсмъ ненужное слово. Будущее это — интернацiоналъ… Намъ съ высокаго дерева плевать на историческiя традицiи, на красоту и на религiю… Все это продукцiя прежней болзненной сентиментальности… Вы, дядя, давали мн читать Тургенева. Я его не понимаю… Одинъ вздоръ. И Пушкинъ вздоръ — мармеладная конфетка, сладкая резина, что жуютъ американцы.

— Но какъ же, Леночка, поднимая голову на племянницу съ тоскою въ голос сказалъ полковникъ. — Вы еще такъ недавно говорили намъ, что, когда кончится пятилтка, большевики перещеголяютъ Америку… Вы гордились этою самою Америкою.

— Да… говорила… Ну что жъ?

— Но это же патрiотизмъ… Скрытый патрiотизмъ!..

— Ахъ, что вы, дядя!.. Это торжественное шествiе интернацiонала!.. Это завоеванiе мiра большевиками.

Ольга Сергевна не могла больше выносить. Она встала и пошла въ переднюю мыть посуду. За нею прошлепала «мамочка». Мишель Строговъ, уязвленный тмъ, что Леночка смотрла на него, какъ на пустое мсто, ушелъ къ себ и, запершись на ключъ, углубился въ чтенiе «Le Sport», единственной газеты, которую онъ признавалъ.

Полковникъ внимательно, съ глубокою жалостью, смотрлъ въ прекрасные Леночкины глаза. Она смло выдерживала его взглядъ. Ея щеки горли, какъ въ лихорадочномъ жару.

— Родина — мать, — тихо сказалъ полковникъ. Ему казалось, что голосъ его былъ тепелъ и глубокъ. Онъ вложилъ много чувства и сердца въ эти слова. — Съ любви къ родителямъ, къ отцу и матери, и начинается патрiотизмъ. Семья… Потомъ — Родина… И только посл всего этого — человчество. Вдь любили же вы свою маму, такъ трагически окончившую жизнь?