Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Обстоятельства, товарищ Спасаевский, – сказал я уверенно, – были у нас фронтовыми. Но вы безусловно правы. Не стоит на этом задерживаться. Гуманное отношение к вражеским военнопленным – отличительная черта Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Мы не фашисты.

– Верно, – одобрил Спасаевский. – Не фашисты. Давайте-ка еще по одной. Вениамин, открывай вторую. И буженинки достань из портфеля, я знаю, ты парень запасливый.

Выпив второй стакан и закусив прекрасной бужениной, я счел необходимым указать и на иные недостатки и просчеты. Фактически признавая собственные недоработки. Я никогда не страшился самокритики, за это меня хвалили. В тридцать восьмом у нас в обкоме я раскрыл… Впрочем, теперь не важно, тот период давно окончился. В условиях отечественной войны настала пора проявлять принципиальность в отношении другого, быть может, не такого откровенно вражеского, но также не вполне надежного и не вполне устойчивого элемента.

– Должен сообщить вам, в частности, – говорил я твердо, стараясь припомнить всё, – о сомнительных настроениях капитана Бергмана, старшего лейтенанта Сергеева, старшины второй статьи Зильбера, а также об откровенном белогвардейском выползне по фамилии… – Тут я остановился, пожалев, что дал волю чувствам. Однако как большевик договорил до конца: – Старовольский. – Чтобы как-то прикрыть глупого младшего лейтенанта, чтобы спасти его от заслуженной кары, я быстро добавил: – У меня и другие фамилии есть.

– О прочих успеем, – спокойно сказал Спасаевский. – А вот об этом субчике давайте-ка подробнее. На этого… гражданина у нас уже имеется… материал. Верно, Вениамин?

– Так точно, товарищ лейтенант госбезопасности. О нем-то мне тот старшина и рассказывал. Более того, за час до встречи со старшиной я повстречал в кустах и лично господина Старовольского.

– Бывают же такие совпадения, – недоверчиво покачал головой Оська Мерман.

– Бывают, – подтвердил сержант госбезопасности. – Его подразделение было рассеяно, отдельные бойцы пробирались к Инженерной пристани в районе действий моего истребительного отряда.

– Расскажите, пожалуйста, об этом Старовольском, – попросил меня Спасаевский.

Я попытался отговориться.

– Стоит ли, товарищи? История некрасивая, не спорю. Но давняя. Столько воды утекло.

– Стоит, стоит, – вмешался Мерман. – Нам сроков давности никто не устанавливал.

Мне ничего не оставалось, как рассказать о странной ссоре с молодым киевлянином. Досадно, но пришлось признаться, что я вступил в конфликт с каким-то младшим лейтенантом. Однако перед лицом товарищей я отмолчаться не мог. Меня слушали очень внимательно. С интересом и пониманием. Спасаевский периодически кивал.

– Многое сходится, – подтвердил с готовностью Козырев. – Именно так старшина и рассказывал. Я этого типчика раскусил еще на месте, когда он наших пленных отправил, гад, в расход.

Я не поверил.

– Старовольский? Пленных?

Интеллигентик, кричавший об убийстве двух безоружных людей и грозившийся дойти до политотдела дивизии? Представить подобное было почти невозможно.

– Именно так, – качнул головой Спасаевский. – Вениамин расскажет. Ему потом за них крепко досталось.

Козырев зло усмехнулся.

– Пристрелил как собак. Наших пленных. Взятых с риском для жизни моими бойцами. Обладающих полезной информацией. Я, к сожалению, не мог противодействовать. У меня под командой было только шесть практически безоружных рабочих. А со Старовольским просочилась банда головорезов. Вооруженные до зубов. Пьяные от крови. Без приказа покинувшие позиции. Фактически дезертиры.

– Я понимаю, – сказал ему Спасаевский.

Козырев благодарно кивнул. Было видно, что он до глубины души задет и оскорблен самоуправством Старовольского – и до сих пор переживает данный факт. Жалко, тут не было Бергмана или Некрасова – они бы многое узнали о тихом сыне киевского инженера.

– Ну я и взял его на заметку – с чего бы такая поспешность? Решил вывести на чистую воду. Там человечек имелся, из рабочих, язык подвешен что надо, газетки почитывает, умеет по душам поговорить со всяким сбродом. Я ему и скажи потихоньку – побеседуй с младшим лейтенантом о политике. О переменах там всяких, о том да о сём. И что вы думаете? Махровый оказался белогвардеец – все точно так, как товарищ Земскис описал. Мечтает о контрреволюционном перевороте, шовинист и черносотенец, возлагает надежды на диктат американских и британских союзников, сожалеет о разоблачении врагов народа в Красной Армии, тухачевских и прочих гадов, призывает к гражданской войне…

– Покушения на товарища Сталина не готовит? – поинтересовался Спасаевский со странной, как мне показалось, иронией.

– Ну не до такой, конечно, степени, – пожал плечами Козырев. – Где у нас Крым, а где у нас Кремль. Но не любит он Верховного, товарищ лейтенант госбезопасности. Однозначно не любит. Не дорогой он для него, не любимый. Не вождь.

– Да-а-а, – протянул изумленно Мерман, – встречаются же порой у нас такие люди.

Спасаевский поднес к губам стакан, немного отпил и ответил: