Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Неожиданно для себя самого я сдернул с плеча автомат.

– Считаю до трех.

Женщина в страхе метнулась к дому. Стукнула громко дверь. Я медленно процедил:

– Раз.

Мухин тоже схватился за винтовку. Руки его дрожали. Не от страха, а от ярости и возмущения.

– Не дури, – сказал Сеит, демонстративно зайдя ему за спину.

– Да вы что, белены объелись?

К нам, шатаясь, подошел Меликян. Тяжело дыша и глядя на мухинские мешки голодными страдающими глазами.

– Отдай, – сказал он с усилием.

– Трое на одного? – по-детски высоким голосом выкрикнул Мухин. – Это честно? Ну и хер с вами. Берите, давитесь. Мало нам было лейтенантика, теперь этот туда же.

– Сдай оружие! – рявкнул я, угрожающе поведя автоматом.

Сеит, не дожидаясь решения бытовика, выдернул у Мухина винтовку из рук и быстро отошел с ней в сторону. Меликян устало опустился на траву. Мухин с размаху тоже уселся на землю – негодующе потрясая ладонями и что-то неслышно шепча.

Я поднял мешки, отнес их в хату и, пройдя через темные сени, положил на деревянный стол, стоявший посреди тесной горницы.

– Ничего больше не пропало?

Хозяйка поднялась с приставленного к стене сундука. Испуг ее начинал проходить. Ей стало понятно – мы не из тех, кто обижает беззащитное гражданское население. Высыпав содержание мешков на столешницу, она подтвердила, без особой охоты:

– Ничего.

Я присел на лавку, стоявшую у стола. Из угла, который раньше называли «красным», на меня смотрел с иконы святой, быть может Никола Угодник.

– Простите нас.

– Ага.

Говорить со мной бабенка расположена не была. Но я продолжал оправдываться.

– Голодные мы, из плена. Севастопольцы. Простите.

Она не ответила. Я поднялся и пошел к выходу, ожидая, что сейчас она сама хоть что-нибудь мне да предложит. Но вместо этого услышал:

– Много вас тут шляется защитничков.

Меня передернуло. Вот оно как всё просто. Осмелела, стало быть, увидела, что я не Мухин и дурного ей не сделаю. Сразу же вспомнилось то проклятое утро, та тетка и дед Савелий. И Марина Волошина. В воронке, с поджатыми ногами, в истоптанных до дыр сапогах из брезента.

Я резко обернулся.

– Слушай, ты! Мы тебе ведь всё вернули, до последней крошки. Человека своего разоружили. А ты… Тварь.

Я подошел к столу, вытащил немецкий ножик и отрезал половину от хлеба. Взял шесть яиц, четыре головки лука, отсыпал соли в пустой коробок из-под спичек. Скинул в один из мешков. Тетка вскочила, засуетилась.

– Нет, я шо, я только вот, пожалуйста… Мы же шо же, без понятия?

Глаза ее словно прилипли к стволу моего автомата. Я не стал его отводить, пусть он глядит, куда хочет, – на тетку так на тетку. Отходя от стола, случайно увидел свое отражение в зеркальце, вделанном в стену рядом с выкрашенным зеленой краской умывальником, – и не узнал себя в бородатом пожилом человеке, удивленно пялившемся оттуда глубоко запавшими и покрасневшими глазами.

* * *

Половину конфискованного у несознательной тетки я придвинул к Меликяну. Прочее поровну разделил между собою, Сеитом и Мухиным. Видя смущение Вардана, коротко распорядился:

– Ешь. Иначе хана.

Он виновато на нас поглядел и молча сунул в рот первый хлебный кусочек, аккуратно его отщипнув от большого куска. Я ножом проделал дырочку в яичной скорлупе, взял на палец немного соли, смазал ею отверстие и, откусив немного хлеба, стал высасывать желток. Точно так же поступил Сеит. Мухин сидел с гордым видом и к принесенной еде не притрагивался. Я сказал:

– Лопай, разбойник с большой дороги.

Поколебавшись для вида, он посыпал солью луковицу, медленно съел ее с хлебом, а потом принялся за яйцо. Закончив трапезу и подобрев, попросил:

– Винтовку-то верните.

Я покачал головой.

– Лишаешься оружия до особого распоряжения.

– Кто это решил? – блеснул фиксою Мухин.

– Мы, – отрезал я.

Бытовик недоуменно поглядел на Вардана и Сеита. Процедил:

– Не много берешь на себя, молодой?

– Хорошо берет, – ответил Сеит за меня.

Наш обед состоялся километрах в трех от теткиной хаты, ближе мы сесть не рискнули. Черт ее знает, в каких она с кем отношениях? Почему проживает в лесу, как ей позволили немцы? Может быть, у нее есть связи с предателями крымско-татарского народа или с какой-нибудь русской сволочью?

Спустя два часа я резко сказал:

– Хватит вылеживаться. Подъем.

Вардан и Сеит с готовностью встали.

– Ты чего? – спросил недовольно Мухин.

– А того, что мы не шайка беспризорников, а отдельный боевой отряд Рабоче-Крестьянской Красной Армии. У отряда должен быть командир.

– Ты, что ли?

– Понятно, что не ты, – рассудительно заметил Сеит.

– Почему? – не понял Мухин.

– Потому, дорогой, – развел руками Вардан.

– Не, я понимаю, что не я, – продолжил изумляться Мухин. – Ладно, прошлое там, не те заслуги, хотя тоже, знаете ли, не парад на Красной площади перед товарищем Ворошиловым… Но почему – он? Кто успел, тот и схавал? Снова, бля, никакой демократии?

– Слушай, заткнись, а? – очень ласково попросил Меликян, не дав мне поязвить на тему всеобщего, равного и тайного голосования. Бытовик растерянно развел руками.