Любвеобильное сердце отца Софрония не могло не откликнуться на призыв о помощи страждущим. В феврале 1892 года он писал в Нижегородский епархиальный комитет о голодающих: «Пустынь издревле всегда кормила странников и богомольцев и то же самое продолжает делать и теперь; их бывает из дальних мест приходящих не менее человек пяти и десяти каждый день, приходят некоторые и из ближних деревень и г[орода] Арзамаса, по бедности, не для того, чтобы помолиться, а для того, чтобы пообедать, и этим не отказывали, но в настоящий тяжелый год кормление [со стороны] Пустыни все более и более оскудевает, и многим уже и отказываем не по недостатку сердоболия, а потому что и сами для себя имеем только едва запас хлеба до нового урожая, и то с непременным условием приготовления хлеба из муки ржаной и трех частей картофеля, а приходящим если и предоставляются с трапезы братской остатки щей и каши из пшена, то вместо мягкого хлеба всегда даются сухари, Обедающие и за эти остатки благодарны.
Нижегородский еп[архиальный] комитет о голодающих соблаговолил каждый месяц высылать пятьдесят рублей в воспособление монастырских расходов на пищевые продукты, тогда монастырь будет лучше кормить приходящих бедняков и в несколько их большем количестве.
Есть еще в Высокогор[ской] пустыни и другие стороны благотворительности. Каждый воскресный день, как только я иду, отслужив литургию, ко мне идет толпа человек около сорока и всегда больше тридцати. Спрашиваю я их, сколько их числом, отвечают: малых – восемнадцать, больших – пятнадцать, я иду в комнаты и оделяю всех по пятаку. Что этот пятак каждому очень [нужен], я вижу из того, что не прошло ни одного воскресенья, чтобы эти оборванные мальчики не явились в свое время за милостыней, тогда как зима эта сопровождалась грозными непогодами. Если кому не достанется из них пятака, то он горько и долго плачет. Но я такого несчастливца могу утешить только тем, что он получит пятак в следующее воскресенье. Один показал голову, что она у него простужена и покрыта вшами, и ему велят купить [шапку], а у него нет пяти коп[еек]. Я дал ему десять и холста.
Ни женщины, ни девочки никогда не приходят за милостыней, потому что по строгим правилам Высокогорской пустыни этого обычай не допускает.
В страннической же за трапезой бывают иногда женщины, но очень мало и очень редко.
Нижегород[ский] еп[архиальный] комитет о голодающих, если соблаговолит внести… благотвор[ительно] [каждый] месяц десять рублей, то… отрет слезы еще других голодающих.
Имею честь представить все изложенное на благорассмотрение г[оспод] членов еп[архиального] комитета с докладом Его Преосв[ященству], милостивому арх[ипастырю] и отцу»[175]
.Вняв настойчивым просьбам Арзамасского комитета о голодающих, отец Софроний принял «девятилетнего мальчика Петра Тимошкина, из крестьян заштатного города Починска, не имеющего ни отца, ни матери»[176]
, ранее изгнанного из обители за дурное поведение.Вот что писал отец Софроний по этому поводу председателю Арзамасского комитета о голодающих протоиерею Иоанну Страгородскому: «Исполняя послание Комитета, имею честь уведомить, что я согласен принять обратно мальчика Петра Тимошкина, недавно взятого в монастырь на испытание от родственницы его, монахини Алексеевской общины, и выгнанного потом из монастыря за то, что, когда манатейный монах Евгений, 76-летний старец, хотел ему дать нравоучение, тогда он дернул его за бороду, а со своим старцем на пасеке, рясофорным монахом Кондратом, восьмидесяти лет, настолько грубо обращался, что он от него запирал[ся] в свою келлию, а мальчик, оборотившись спиною к двери, бил в нее сапогами. Поэтому желательно было бы, чтобы тот, кто будет уполномочен от Комитета возвратить мальчика в нашу тихую и мирную пустынь, предварительно внушил бы ему, как надобно вести себя там, где живут монашествующие и благонравные послушники, а безнравственные не терпятся.
Сейчас он будет помещен в келлию к послушнику Ивану Алекину, честного жития и имеющему сорок лет, и займет отдельную каморку»[177]
.