Подводный разведчик

— Ну да. И вот стою я на морском дне, отрезанный от всего мира. А воздуху ж только что в шлеме, и с каждой секундой он все больше насыщался выдыхаемой углекислотой. Тут долго не надышишь. «Если, думаю, наши ушли, то мне капут». И почему-то сразу вспомнилась мне вся моя жизнь. Истинно говорю. И как я мальчишкой, расстегнув пальто и сделав из него парус, катился на коньках по молодому, звонкому льду речки, подгоняемый ветром, и, не удержавшись, влетел в полынью, и как уже парнем стоял перед нравившейся мне девушкой с опущенными глазами и, охваченный первым порывом любви, боялся на нее взглянуть... Вспомнилась мне и та далекая, затерявшаяся в смоленских лесах станция, где, провожая меня во флот, отец смахнул рукавом пролившуюся на бороду слезу, положил мне на плечо узловатую руку и сказал: «Ну, держись, матрос». Понимаете, все сразу вспомнилось. И я, жадно хватая остатки воздуха и обливаясь потом, крикнул: «Держусь, батя, держусь!» Истинно говорю. Уже задыхаясь, я нашел брошенный нож и перерезал стропы грузов. Они свалились с плеч, но не освободили меня, а, падая на грунт, дернули за шланг и повалили в холодный ил. В глазах у меня потемнело, голова наполнилась звоном. Но все же я понял, что забыл отрезать шланговую подвязку, и готов был зубами перегрызть ее. Не знаю, сколько я возился еще на дне, но грузы наконец отпустили меня, и я, оторвавшись от грунта, полетел кверху. Соображал я уже плохо, помню только, что вода из темной стала светло-зеленой, потом в иллюминаторы ударил яркий свет, и больше я ничего не помню. Очнулся уже в корабельном лазарете. Открыл глаза, а надо мною склонились широкое и рябоватое лицо Иноземцева и смуглое с черными усиками лицо лекпома. «Братцы!» — вырвалось у меня из груди, и, не знаю почему, я заплакал. Истинно говорю.

Растроганный собственным рассказом, он замолк и долго так шел, глядя куда-то вдаль. Молчал и я. Мне было стыдно, что я, не зная о нем ничего, уже готов был зачислить его в тыловики только потому, что на груди у него не было ни одной награды. А дорога, огибая стоявшую справа гору, спускалась все ниже и ниже. Слева тоже приближалась гора. Долина суживалась клином, и там, впереди, между гор, уже показывались первые домики и первые развалины маленького приморского городка Балаклавы.

Уже подходя к бухте, я спросил у Сергеева:

— Значит, «Матка» ваша уцелела?

— А вон она, — ответил он, указав на большой военный корабль, стоявший поперек бухты кормой к правому берегу, возле которого, прижимаясь друг к дружке, плавали казавшиеся маленькими подводные лодки. — Винт я успел очистить, и она, развернувшись, так дала фашисту прикурить, что он на дно пошел.

— А кто же вас подобрал?

— Иноземцев. Он уже сам лез ко мне на помощь, а тут я вынырнул. Снаряд только шланг и сигнал перебил, а людей не зацепило.

— И вас не наградили? — все-таки спросил я.

Сергеев снова тихо усмехнулся и, не ответив на мой вопрос, попрощался и пошел к своему родному дивизиону. А мне опять стало как-то неловко за самого себя.

ГАРМОШКА

Был воскресный день, теплый, безветренный. На зеленом лугу собралась колхозная молодежь. Танцуют, поют песни. А неподалеку, у небольшой речки, в кругу ребят и взрослых сидит усатый мужчина в белой украинской рубахе, в соломенной шляпе. Это Даниил Глазов. Он живет в Киеве и, как говорили односельчане, имеет мудреную профессию водолаза. Всякий раз, когда он приезжает в родное село в отпуск, многие собираются к нему послушать рассказы. Вот и сейчас. На лугу идет гулянье, и любители до всякой новинки окружили гостя и забрасывают его вопросами.

— Дядя Даня, а Днепр широкая река?

— Днепр? Широкая. «Редкая птица до середины долетит», — говорил Николай Васильевич Гоголь. И верно, особенно весной, разольется, что твое море. Вода в нем кипит, пенится, завивается кольцами, срывает с приколов плоты, кидает на мостовые ледорезы и разрывает на куски. Несется эта вода с такой быстротой, что идущий вверх пароход пыхтит изо всех сил, а ползет как черепаха. Зато сверху вниз пароход летит птицей. И тут капитан не зевай, особенно у мостов. Чуть не доглядел — и капут. Вот нынче весной. Шел сверху буксирный пароход. Перед мостом заклинило рулевое управление, и его так стукнуло о мостовой бык, что на дно пошел.

— Так теперь и лежит?

— Подняли. На том буксире и мне досталось на орехи.

— А что, дядя Даня?

— Да что... Команда с того парохода успела выскочить и на шлюпке выбралась на берег. Ну, разбили палатку, стали нас ждать, чтобы помочь скорее пароход поднять. И был в той команде один парнишка — сын поварихи, Сережкой звали. А у того Сережки была гармошка, обыкновенная губная гармошка. Его больше из-за этой гармошки и на пароходе держали, больно играл ловко.

Ну ладно. Вот приехали мы на катере к месту аварии, вышли на берег. Нас тут же окружили. Седая, но не старая повариха подходила то к одному, то к другому и все просила нас:

— Сынки, посмотрите, как полезете, кастрюля на кухне большая была, суп не в чем варить, да, может, нож кухонный увидите, без него я как без рук...