Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики

«Эта скотина меня оцарапала. И кровь есть… И болит очень сильно. Смочить водой; уборная в конце коридора налево. Возьмем второй платок».

Он потянулся, достал чемодан с сетки под потолком, поставил на диван и открыл на той самой подушке, где только что сидел.

«Если встречу кого в коридоре – спокойствие. Сердце – нет, уже не колотится. Ну, поехали! А, его пиджак! Он легко прячется под моим. В кармане бумаги: есть чем заняться остаток пути».

Пиджак был плохонький, потертый, лакричного цвета, из дурного жесткого сукна, довольно противный, на вкус Лафкадио; он повесил пиджак на плечики в тесном клозете, заперся, склонился над умывальником и принялся разглядывать себя в зеркало.

На шее у Лафкадио было два довольно неприятных шрама: узкая красная царапина шла от самого затылка, забирала налево и иссякала над ухом; другая, более короткая, но глубокая ссадина, на пару сантиметров выше первой, шла прямо к уху, немного окровенив и саму ушную раковину. Кровь была, но меньше, чем боялся Лафкадио; зато боль, которой он сперва не почувствовал, становилась довольно сильна. Он намочил платок в раковине, вытер кровь и застирал платок.

«Воротничок не замарается, – думал он, застегиваясь. – Все в порядке».

Он собрался выйти в коридор; в этот миг паровоз свистнул, и за мутным окном клозета потянулась вереница огней: Капуя. Слезть на этой станции, так близко от места происшествия, пробежаться в темноте, подобрать свою шляпу… Эта мысль сверкнула как молния. Он очень жалел эту шляпу: мягкую, легкую, шелковистую, теплую, но не жаркую, несминаемую, скромно-изящную. Но он никогда не поддавался целиком своим желаниям и не любил уступать даже самому себе. А главное – он терпеть не мог неопределенности и вот уже много лет хранил, как фетиш, кость для триктрака, некогда подаренную Бальди; он всегда носил ее с собой – и теперь она была тут, в жилетном кармане.

«Если шестерка – схожу! – подумал он, вынимая кость. Выпала пятерка. – И все равно сойду. Быстро! Пиджак погибшего!.. Теперь мой чемодан…»

Он побежал к себе в купе.

Ах, к чему декламации с восклицаниями при таких удивительных случаях! Чем необычайней событие, тем проще о нем рассказать. Вот и я скажу без обиняков: когда Лафкадио вернулся в купе за чемоданом, чемодана там не было.

Сначала он подумал, что ошибся, вышел опять в коридор. Да нет же! Именно тут он сейчас и был. Вот и вид Мирамара… как же так?.. Он подскочил к окну и подумал, что видит сон: по перрону прямо возле купе преспокойно прогуливался его чемодан в обществе здорового молодца, который легкой трусцой уносил его прочь.

Лафкадио хотел было броситься за ним, но, открывая дверцу, уронил на пол лакричный пиджак.

«Дьявол! Дьявол! Еще чуть-чуть, и меня бы взяли! Но ведь если бы этот шутник думал, что я могу за ним побежать, он шагал бы быстрее. Неужели видел?»

Тут, от того, что стоял он наклонившись вперед, по щеке его пробежала капелька крови.

«Ну и черт с ним, с чемоданом! Кости же сказали: не надо здесь слезать».

Он закрыл дверцу и сел на место.

«Документов в чемодане нет, белье у меня без меток – риска никакого. Да и все равно: лишь бы сесть на пароход как можно скорее; это, пожалуй, будет не так забавно, зато, конечно, гораздо благоразумней».

Поезд между тем тронулся.

«Не так чемодана жалко, как шляпы касторовой – мог бы ее подобрать… Дальше».

Он заново набил трубку, закурил и, засунув руку в карман чужого пиджака, разом достал письмо Арники, книжку конторы Кука и плотный желтоватый конверт. Его он вскрыл.

«Три, четыре, пять, шесть тысячных купюр. Порядочному человеку позариться не на что».

Бумажки он положил обратно в конверт, а конверт в пиджак.

Но мгновенье спустя он стал просматривать книжку Кука – и замер, потрясенный. На первом листке было написано: «Жюльюс де Барайуль».

«Я что, с ума схожу? – подумал Лафкадио. – При чем здесь Жюльюс? Билет украден? Нет, не может быть. Значит, конечно, одолжен… Ах, черт возьми! Должно быть, натворил я дел: кто мог подумать, что эти старички так между собой переплетаются…»

Дрожа от нетерпеливого вопрошания, он развернул письмо Арники. Его предмет казался слишком странным; Лафкадио нелегко было в это вчитаться; само собой, ему не удавалось разобрать, какое родство, какие отношения могли связывать Жюльюса и старика, но одно он все-таки понял: Жюльюс в Риме. Он тотчас принял решение: его охватило настоятельное желание срочно увидеться с братом, одолело неуемное любопытство посмотреть, как это дело отзовется в хладнокровном и логическом рассудке.

«Решено! Сегодня ночую в Неаполе, получаю багаж, а завтра первым же поездом назад в Рим. Это точно будет совсем не так благоразумно, зато, может быть, забавнее».

III