Подземка

и чем быстрее, тем лучше, а я и без того у вас застрял. Может ну их, к такой-то матери эти работы?

       - Ты не рассуждай, давай, топай, - предупредительно рыкнул разговорчивый дуболом.

      - А как же... - я оглянулся в сторону женской половины.

      Дуболомы разом хмыкнули.

      - За девку не переживай, ей тоже применение найдётся.

      - О'кей, парни, - вздохнул я. - Только предупреждаю заранее: яйца берегите. Без них плохо будет.

      - Ты бы о своих лучше заботился. Есть у нас двое, которые с удовольствием тебе их отрежут, - сказал дуболом,

намекая на Гену со Славой.

      С десяток работяг согнали к небольшому ответвлению основного туннеля. Мужики были невыспавшимися, злыми.

Громко матерились, насылая проклятия на начальство, жадно докуривали чинарики или украшали плевками стены.

      - Привет стахановцам! - поприветствовал я собравшийся трудовой люд.

      Внимания на меня не обратили. Я сообразил, что народ тут подобрался сплошь и рядом из провинившихся обитателей

станции. Штрафники. Видимо Ашот Амаякович верил в исправительную силу труда, хотя подавляющее большинство морально

'горбатых' исправят разве что могила да лопата по хребтине. О последнем способе я упомянул не спроста, ибо трудовое

перевоспитание началось с раздачи шанцевого инструмента. Штрафникам выдали кирки и совковые лопаты, а меня, как

самого представительного и крепкого поставили в пару с лопоухим и не сильно хлипким мужиком таскать носилки.

      Был ли тут какой-то инженерный замысел или начальство всего лишь хотело направить энергию штрафников в мирное

русло, но вкалывать нам пришлось и впрямь ударными темпами. Я попытался филонить (кому охота забесплатно

надрываться?), но быстро получил чувствительный укол штык-ножом примкнутым к автомату. Охранники глаз с нас не

спускали, расслабляться не позволяли, и, кажется, нам предстояло работать 'отсюда и навсегда'.

      Похоже, я мог застрять тут до конца моих дней.

Глава 11

Жаль, что работа не волк, и в лес не убежит, а то б и в самом деле послал бы её куда подальше. Часа за три

утомительной пахоты я так навкалывался, что с трудом волочил ноги. Тяжеленные носилки оттягивали руки, дико болела

спина, голова начинала кружиться.

      В этот момент охранники объявили перекур и раздали по банке тушенки на троих.

      - Жрите, братцы кролики, и отдыхайте. Через сорок минут продолжим.

      Работяги увлечённо заскребли ложками, передавали банки по кругу. Я был последним в нашей троице и не удивился,

когда обнаружил, что мои товарищи по несчастью практически ничего мне не оставили. Похоже, здесь каждый сам за себя.

      - Благодарю за щедрое угощение, - с укоризной произнёс я, но меня не слушали.

      Никому моя личность не была интересна. Я даже удивился. Обычно новый человек всегда был окружён повышенным

вниманием на любой станции. Все норовили расспросить его, узнать новости, сплетни, может, услышать что о

потерявшихся родственниках. Но аборигенам было не до меня. То ли народ подобрался равнодушный, то ли других забот

хватало. Никто даже не спросил, как меня зовут. Ладно, со своим уставом в чужой монастырь не ходят. Кроме того, не

больно и хочется разговоры разговаривать. Устал так, что язык на плече.

      Мужики устроились кто где, закурили. Я сел на перевёрнутое вверх дном ведро, прислушался к начавшемуся

разговору.

      Темы были обычными, бытовыми. Все дружно обругали главу администрации, перечислили перенёсённые по его милости

обиды, добрались до начальничков рангом поменьше и перемыли им кости. По всему выходило, что на станции дурак сидит

на дураке и дураком погоняет. Потом русло беседы перекинулось на женщин. Дружнее всего обсуждалась какая-то Зинка, у

которой было за что подержаться (титьки - во! корма - вот такая!), но она, курва, блюла себя и лапать никому не

позволяла. Мужиков это и оскорбляло, и одновременно приводило в восторг.

      А затем как-то самом собой в ход пошли разного рода байки, страшилки, за истинность которых никто не мог

положиться, но, тем не менее, рассказывали их с таким придыханием, будто это и есть самая взаправдашняя быль.

      - Много под землёй всего странного, загадочного, - говорил, прищурив левый глаз, Егорыч - мужичонка в

заломленном на бок чёрном, испачканном в саже треухе. - Вроде не первый годок мы тут, пообжились уже, пообтёрлись,

но половины всех тайн так и не разузнали. - Взять, к примеру, Путевого Обходчика. Мне знакомый с Двенадцатки баял,

что видели они у себя на станции призрак в виде престранного человека в старинной форме железнодорожника. Ходит он

по туннелям, молоточком постукивает, с фонарём рельсы осматривает и всё матом ругается. Дескать, довели метро до

совершеннейшего безобразия. Работать никто не хочет, порядок не наводит. 'Сталина, - грит, - на вас нет! Уж он бы

вам показал' И всё к тому выходит, что родом этот фрукт ещё со времён начала советской власти, чуть ли не с первых

пятилеток. Пытались разговорить его, а он на вопросы не отвечает, знай бубнит под нос своё что-то.

      - А ещё говорят, что Обходчик этот иной раз и помочь можёт, - вдруг вступил в беседу мой напарник, тип с

которым мы таскали носилки.

      - Это как? - заинтересовался Егорыч.