Поединок

— Слышь, Цинга, организуй-ка мне встречу со Щавелем.

— Опять?

— Да, опять.

— Когда?

— Сейчас.

— Как понять — сейчас. Что я тебе его, рожу?

— Нет, не родишь. Но позвонишь и позовешь сюда. Скажешь, что дело срочное, а разговор — не телефонный.

— Мне щас некогда. И радиотелефона у меня нету.

— Я дам тебе жетон: дойдешь до автомата.

— Не дойду.

— Дойдешь. Еще как дойдешь.

— Ты чо, напрягаешь меня, что ли, — никак я не врублюсь.

— Напрягаю.

— Лучше не надо. А то потом жалеть придется.

— Не придется. Короче, Цинга, пока ты не выдернешь сюда Щавеля, работать ты не будешь. Я тебе не дам.

— За базар отвечаешь?

— Отвечаю.

— Ну и как же ты мне работать не дашь? На одних понтах?

— Не на одних. Не дам — и все.

— На понтах, значит. Так я щас пацанов позову. Для такой темы у меня свой жетон есть. Пацаны приедут — разведут. Ты, кстати, еще не разбашлялся за прошлый раз. Заодно и на счетчик поставят.

— Не поставят. Слушай меня внимательно. Сейчас я позвоню в РУОП — по телефону доверия. Знаешь такой? И приедут к тебе клиенты — товара на всех не хватит. Да они тебя и сами отоварят. Ты ж знаешь — мало не покажется. Ну, что теперь скажешь? Свинтишь? Точку сменишь? Но я тебя везде найду. Добрые люди, если что, подскажут. Короче, Цинга, тебе остается всего два варианта: или выдернуть сюда Щавеля, или искать другую работу.

Обрисованная перспектива безработицы оказывает на Цингу должное впечатление: глазки его, застывшие в ужасе при моих словах, забегали, едва их владелец осознал, что слова эти — всего лишь угроза, и трагического исхода можно избежать, если принять выдвинутые условия. Нервно сглотнув, Цинга вежливо — спеси как не бывало — спрашивает:

— Ты чо со Щавелем-то, побакланить хочешь?

— Доставай, Цинга, жетон, иди звони Щавелю, скажи, что, если до двенадцати его не будет — я начинаю действовать. Давай шевелись. Клиенты ждут, и мне некогда.

Щавель подъезжает в половине двенадцатого. Идет от машины — вразвалочку, руки в карманах — словно не для серьезного разговора приехал, а так, прогуляться. Ничего: раз приехал, значит, в штаны уже подналожил малость. Был бы по-настоящему крутым или в завязке с РУОПом, пропустил бы мои угрозы мимо ушей. А может, он проучить меня явился, чтобы не пугал зря серьезных людей? Хрен ее разберет, душу бандита, — если она у него имеется. Но в любом случае следует помнить о нервах — не расслаблять их, держаться спокойно, уверенно, достойно. Щавель должен понять, что я не боюсь его… Но почему же он, сволочь, глядя на меня, ухмыляется?

— У тебя, что ли, базар серьезный?

— У меня.

— Ну, давай. Чо надо?

— Надо, чтоб ты отдал бабки, на которые вчера нас опустили твои быки.

Щавель ухмыляется еще более нагло. Что там у него в глазах — не разберешь. Нету глаз — одни черточки.

— Ты это о чем? Что-то я не въеду никак.

— Слушай, давай не будем тут выламываться: въеду — не въеду. Все ты прекрасно знаешь, и объяснять я тебе ничего не буду. Я тебе другое скажу. Если сегодня я не получу назад бабки — я тебя и всю твою команду сдам. Этого распространителя, — киваю в сторону Цинги, — всех остальных: на «Гостинке», на «Гребенке», в клубах, вчерашних бычар — номер машины я запомнил — и тебя в первую очередь: за паровоза пойдешь, — короче, всех солью мусорам. У меня в РУОПе нехилая крючина вбита. Майор Еремин — небось слыхал?

Щавель молчит. Да и нет такого майора — в РУОПе, по крайней мере. Если только по случайному совпадению затесался.

Не срываться, главное — не срываться на сопли и вопли. Пока все идет нормально — необходимый тон ты выдерживаешь. Давай дальше.

— Могу тебе организовать встречу с Ереминым и его громилами. Они тебе такой беспредел устроят, что весь твой бандитизм тебе детством покажется.

— Слышь, — глаза Щавеля как будто даже приоткрываются, но в них, кажется, нет страха. — Еще раз ты меня мусорней шугнешь — я тебе дыру в башке пробью.

— Хорошо, давай без угроз. Я хочу получить бабки. И я их получу.

Щавель молча смотрит на меня — долго, пристально. То ли изучает, то ли просто тянет время, необходимое для принятия решения. Ухмыляется.

— Ладно, фанера. Надо было тебя заделать, да я пожалел. Значит, так, шеруди рогами. Подваливай завтра…

— Сегодня, — перебиваю. — Се-го-дня.

— Слышь, ты если уж лоханулся на формазоне…

— Я сказал — сегодня. Никаких завтра. Все. Сегодня.

— Ну хорошо, мужик. Будь по-твоему. Кто хозяин-то хаты — девка? Пусть подходит в три часа к «Пуле» под козырек.

— Это где?

— Гостиница «Пулковская» — знаешь?

— Да. Я буду с ней.

— Как хочешь.

Щавель разворачивается и, не пообщавшись с Цингой, раболепно замеревшим неподалеку, идет к своей «бээмвухе».

Ну вот, кажется, появились кое-какие подвижки в сторону разрешения проблемы. Роль свою ты исполнил как надо, тон — выдержал должный. Можешь ведь, если захочешь.

Ко входу в «Пулковскую», над которым нависает массивный козырек, мы подкатываем на частнике в три с копейками. На размеченной стоянке среди других машин — темно-синяя «восьмера» вчерашних псов. Оба — на передних местах. Не удержавшись — подхожу, стучу в боковое стекло. Приопускается.