Поединок

— Сегодняшнее. Не такие уж они идиоты. И чернила одинаковые — не придерешься. И самое главное — что не вез, а привез, понял? У них обычно заготовка эта в кармане лежит неделями, пока не истреплется. Каждый день-то переписывать лень. И при задержании дату успеть шлепнуть не так-то просто. А этот заявление вместе с датой прямо при мне накатал. Пришел, сел тут — и накатал. И тогда только ствол вытащил. По ЦАБу я его пробил — есть такой парень, не подкопаешься. В компьютере на Литейном он, понятно, тоже есть. Только ведь не пойман — не вор. Это мне потом уже руоповцы рассказали — были они здесь после него, — что вели они этого братана через полгорода. Несколько отделений по пути было. А с тем местом укромным, что в заяве обозначено, он даже рядом не проезжал. Но к делу это не пришьешь. Они его и брать-то не собирались, пасли до поры. А он, гад, как только хвост срисовал, так сразу в ближайшее отделение и завернул. К нам, то есть. Возни теперь с бумагами… — Майор перехватывает за рукоятку отданный собеседником пистолет, бросает его в ящик стола и сверху сгребает ворох исписанных листков.

— Да, Иваныч, не утонуть бы в бумажной могиле. Но в целом, значит, ночь без происшествий?..

— Так ведь еще не вечер. Жди: что-нибудь да случится. Всегда так: то пусто, то густо.

— Ну ладно, пошел я. Выходи, если что, на связь.

— Ага. Давай.

Мы с Иванычем остаемся одни. Оторвавшись от писанины в толстом журнале — наверное, дежурств, — он с безразличием поглядывает на меня.

— Ну, как тебя угораздило-то?

— Бандиты… Вывезли за город…

— Банди-иты. А ты, значит, овечка заблудшая. Сел с ними и поехал. Не знал, что они бандиты, да?

— Знал…

— Так какого ж хера поехал?

— Заставили.

— Заста-авили. Кончай мне тут темнить. Я вас всех насквозь вижу. Вначале, блин, сами с ними спутаетесь, замажетесь — так, что не отмыться, а потом они вас отстреливают по одному, как воробьев. Что у тебя с глазами — ну-ка, повернись-ка сюда, к свету. Пил?

— Нет.

— Так что, на наркоте торчишь, стало быть? Нормальные люди на наркоте не торчат, у них денег таких нету. А раз на дурь деньги есть — стало быть, не простой ты потерпевший. На бизнесмена ты не похож. Горбом на кайф не зарабатывают, стало быть — воруешь или грабишь. Что, правильно я говорю?

Въедливый взгляд проклятого Иваныча прожигает мне нутро. Какую помощь может оказать мне этот человек, если я для него — пособник бандитов, жертва, получившая едва ли не по заслугам. Как бы он еще не обыскал меня. Вдруг начнет шить распространение? Тогда — вообще вилы.

Намарав в журнале еще пару строк, дежурный откидывается на спинку кресла, глубоко и звучно, не считая нужным прикрывать пасть, зевает и, сладко потянувшись с разведением рук в стороны, спрашивает:

— Так где, говоришь, убили эту твою Настю?

Я вздрагиваю. Ничего себе повороты.

— Откуда вы знаете, что ее звали… Настей?

— Я все знаю. Ладно, не морочь яйца — ты ж сам по телефону имя это орал как бешеный. Настю убили! Настю убили! Я сразу подумал, что пьяный или обширянный. Слушай, а тебе случайно не почудилось это — в мультиках, как это у вас бывает…

— Нет, не почудилось.

— Ну и где, говоришь, ее положили?

— В лесу.

— В каком лесу? У нас на территории леса нет. Никакого. Даже искусственного.

— Есть. По дороге в Пушкин.

— В Пушкин? Ну, возле Пушкина, может, и есть какой лесок. Так что ж ты к нам-то — в Пушкинское ГУВД бы и обратился. А?

Не отвечаю. Я тихо, но уже бесконечно сильно ненавижу этого мента, который, может, всего-то намерен почесать язык, коротая дежурство, и не имеет в отношении меня злого умысла. Но я ненавижу его как самого лютого врага. Он и есть в эти минуты мой самый лютый враг.

— Девка тебе кем была, Настя-то эта убиенная? Жена — не жена? Путана, может? Не сутенер ты часом? Нет, не похож вроде. Точно ее завалили? Не примерещилось? А то вам часто всякое мерещится. А мы по ложным вызовам мотаемся. Убили! — кричит, — убили! Приезжаешь, а там — наркота в отключке. С виду и впрямь — труп: глаза подкачены, язык вывален. А потом глядишь: мычит чего-то, воскресает… А пока наряд по вызову мотался — кому-то помощь была нужна по-настоящему. Значит, говоришь…

Я уже ничего не только не говорю, но и не соображаю. Спертый воздух помещения ударяет мне в голову. Перед глазами плывут черно-желтые фантомы… Моя Настюха… лежит сейчас в темноте… на снегу… и ей уже некому помочь. И даже отомстить за нее — некому. Этот гад — не будет. И другие — тоже. Никому до Настюхи не будет больше никакого дела. Но мне — мне есть до нее дело! Мне!!!

Внезапно словно какой-то толчок выводит меня из оцепенения. И я вдруг предельно четко, во всех подробностях, представляю себе, что надо делать. Словно кто-то придумал для меня сценарий и сумел внушить его до мельчайших деталей. Надо только поторопиться с постановкой этого сценария, пока не пришел помощник дежурного Иваныча. Будь он проклят.