Поединок

Глубже втягиваю голову в плечи. Выкручивающая мозги музыка впивается, словно чудовищным штопором, в мою душу, пробуждает воспоминания. Где и когда я уже слышал подобные стоны качелей? Ах да, в детстве. В нашем дворе они скрипели точно так же. Ну, может, чуть менее надсадно. А может, с таким надрывом они стонут сейчас лишь потому, что в детстве меня не мучил кумар? Уличный воздух своей ледяной свежестью не умерил, а наоборот, усилил нарастающие симптомы ломок. И самый первоочередной из них — необъяснимый страх, дикая боязнь всего сущего — уже опутал своими липкими щупальцами мое надломленное сознание. Делать нечего — надо идти. Куда? Да все туда же. К Цинге, к Жоре, на Некрасовский… Туда, где эти услужливые негодяи распространяют колдовское зелье. Я должен получить живительную дозу. Любым способом. И я получу ее, чего бы, кроме денег, мне это ни стоило. Выклянчу слезно или потребую внаглую, откровенно упрошу дать в долг или пообещаю расплатиться вечером, буду заклинать, взывая к человечности, или употреблю самый грязный шантаж…

Цинги на обычном месте нет. Пристально, с трудом превозмогая рябь в глазах, осматриваюсь по сторонам. Нету Цинги. Может, отошел куда подальше от любопытных глаз с очередным клиентом? Надо, в таком случае, всего лишь подождать. А вдруг его Щавель вышвырнул за борт после всего случившегося с моим участием? Постой, что ты городишь, — Щавеля, может, и в живых-то нету уже, ведь не кто иной, как ты, его и убил. Что ж, раз Цинги нету, надо идти дальше. На Восстания, к Жоре. Айс, конечно, сущая чума, но теперешнее мое состояние во много раз хуже. А через несколько часов оно станет совершенно невыносимым. Нельзя допустить наступления этого ада.

Иду по Невскому, еле передвигая ноги. Как далеко еще топать! Неожиданно возникает выразительное ощущение, что кто-то смотрит мне в затылок. И это не плод болезненного воображения. Нет, это не галюны, на меня действительно кто-то пристально смотрит сзади, я чувствую это необычайно остро. Оборачиваюсь. Люди размашисто шествуют по Невскому, не обращая на меня ни малейшего внимания. Значит, все-таки примерещилось. Но откуда тогда это назойливое — намного более глубокое, чем от кумара, — ощущение опасности, чувство небеспричинного страха? Должно быть, кумар, усиливаясь, воплощается в подобные формы.

На Аничковом мосту останавливаюсь для отдыха, облокотившись на перила ограды. Грязно-серый лед Фонтанки уже основательно просел, выпустив поверх себя зеленоватую водицу. Скоро настоящая весна. Только что мне до нее в этом году? Да ничего. Никакого дела. Оттолкнувшись от ажурного заборчика, плетусь дальше по Невскому. На подходе к Литейному мне вновь мерещится, будто за мной кто-то следит. Навязчивый бред преследования. Это все нервы. Расшатались до безобразия. Резко оборачиваюсь. Вон те два краснощеких амбала — менты или всего лишь обычные прохожие? Мне почему-то все вдруг становится безразличным. Да и при чем здесь какие-то менты, единственное, чего я жажду с нестерпимой алчностью, — это доза.

Сзади — быстрые приближающиеся шаги. Оборачиваюсь. Все те же двое крепышей. И навстречу — такая же пара. Значит, за мной. Будут брать. Вот и все. Жора остался нераскрученным. В следующее мгновение идущие сзади мордовороты приближаются ко мне вплотную и подхватывают под руки:

— Юра?

— Да.

— Пойдем с нами.

Часть 3

Юра

— Подъем! Подъем! Кончай ночевать!..

Еще не открыв глаза, я мгновенно вспоминаю все подробности минувших дней. Как забрали меня на Невском и повезли в «ниве» по Литейному — думал, в Большой дом, оказалось — еще хуже: в «Кресты». Когда въезжали через ворота тюрьмы, сердце чуть не выпрыгнуло от страха из груди. Тюремный двор оказался на удивление — я почему-то не утратил способности удивляться — обширным, только сильно уж застроенным — места живого нет. Строения темного, кроваво-грязного оттенка кирпичной кладки нелепо соседствовали с постройками более поздних, даже как будто совсем недавних времен. Бросив взгляд из зарешеченного окна коридора второго этажа, пока принявший меня из рук оперов надзиратель колдовал над замком камеры, я успел хоть немного разглядеть двор этого учреждения.

Пространство двора при попытке осмотра сверху показалось мне еще более огромным, еще более чудовищно бессистемно застроенным кирпичными, каменными и бетонными коробками различных эпох. Замкнутые, покрытые железной сеткой дворики, видимо, для прогулок, корпуса явно производственных помещений, кочегарка, в чем не давала повода сомневаться громадная мрачная труба, выложенная из все того же кроваво-черного кирпича, какие-то железные клетки, почерневшие, словно от горя, стволы тополей и бесконечные, нагроможденные друг на друга и зловеще переплетенные между собой заборы, ограды, решетки, завитки колючей проволоки. А в укромных углах и вдоль заборов — застарелые, просевшие и почерневшие сугробы снега. Которые вот-вот растают, подобно призрачной надежде на высвобождение из этих трагических мест.