Поединок со смертью

– Не так! – в отчаянии махнула рукой она. – Кляни как следует, кляни иродов, на душе легче будет! – с большим сердцем выкрикнула она и, вконец обессиленная приступом внутренней злобы, не имевшей достойного исхода, упала на широкую лавку у стенки дома.

– Наверное, ты права, – согласилась я и сказала с азартом: Будь они все прокляты! Трижды прокляты, собачьи дети!

– Собачьи?! – взвилась Дуся в новом приливе сил.

– Собака, она пользу человеку приносит, а эти ироды одни мученья людям делают!

– Ладно, – сказала я примирительно, – берём выше – вражье отродье. Так подойдёт? Будь оно проклято, вражье отродье! – пафосно выкрикнула я. – По-моему, нормальное ругательство. Грехов пять-шесть мне будет отпущено за это. Как думаешь?

– Смеёшься всё.

И она снова горько заплакала.

– Дуся, хватит плакать, мне это надоело, – уже начала сердиться я. – Давай соберёмся с силами и придумаем, что делать. Моё положение идиотское, из него надо как-то выбираться. Помоги мне в этом.

– Надо… – сказала она, вытирая мокрыми ладонями лицо, однако всё ещё продолжая плакать.

– Главное, мы обе остались живы. Значит, бог сильнее чёрта, и он нас – любит. Потому и спас – тебя и меня, не допустил нашей погибели.

– Спаси, Господи, наши души, – сказала она со всхлипом, сквозь слёзы и вдруг заплакала навзрыд.

Я рассвирепела.

– Дуся, да что с тобой? Ты просто не в себе. Перестань плакать, радоваться надо, нам с тобой крупно повезло – молния тебя не убила, а это знак. Теперь ты непростая Дуся, ты теперь – дитя молнии.

– Дитя молнии? – сказала, всхлипнув, она, и вытерла глаз краем платка. Вдруг лицо её вспыхнуло новым приступом – гнева: – Это он, он хотел меня убить.

– Кто – он?

– Лексей.

– С чего бы это? Ты просто с перепугу рехнулась, милая Дуся.

– Да он всё руку мою просил, а я не давала. Вот и разозлился на меня, чёрт окоянный.

– А почему руку не дала?

– Страшно.

– Чего испугалась?

– Я не его боялась, мне он совсем не страшный был, мы с ним в одной постеле так и спали до последнего дня.

– А что тогда?

– Боялась. Что меня с собой потащит.

– Дуся! Ты чего боишься? А?

– Не смерти боюсь, я с ним боюсь туда идти.

– Почему?

– Я кто знает, куда оно всё пойдёт? Он такой… непонятный…

– Мне так не кажется.

– Ага! Причащаться отказывался долго.

– Так что с причастием?

– Потом уже исповедовался и причастился. Когда все уколы принял.

– И что?

– А я знаю? Не мне же он исповедовался. Кто поймёт, что у него на уме.

– Дуся, что у него может быть на уме, сама подумай.

– Да он всю жизню такой был, что-то от меня в душе скрывал. Вот какой антихрист! Всех моих подруг… Ы-ыыы…

– Я уйду сейчас же, если ты не перестанешь ругаться, нести эту напраслину, – сказала я, вскакивая, уже всерьёз и очень сердито. – Лёша тебя любит, и все это знают. Я не хочу больше этот бред слушать. Хватит гнать пургу.

Дуся притихла и смотрела на меня исподлобья. Румянец во всю щеку тут же сменился бледностью.

Я была порядком смущена столь откровенным и даже грубым соприкосновением с чужой семейной тайной, хотя и понимала, что она всё это специально говорит, сейчас я была для неё чем-то вроде экрана, который защищает её от ужасного отчаяния, отчаяния, способного, может быть, даже убить…

– Ладно, не буду, – вдруг сказала она умильно, – давай вот присядем на лавку, в ногах правды нет, садись рядышком со мной, – вмиг присмирев, говорила она. – Так теперь, ты говоришь, дитёй молнии буду называться?

– Да, дитя молнии, так называют людей, которым удалось выжить после подобного случая. У тебя даже могут открыться сверхспособности. Ты почти что святая теперь.

– Скажешь такое… – шумно откашлявшись, сказала она.

– Дусь, мы тут раскричались. Давай потише, что ли.

Она глубоко вздохнула и сказала:

– А что тише? Люди здесь редко ходят. А Лексея теперь не разбудишь. Хоть плачь, хоть кричи, хоть смейся. Умер как пять месяцев будет, перед смертью всё говорил: «Дай руку. Дай мне руку!» А я не давала, боялась, что утащит за собой в могилу. Так он теперь сердится на меня.

Я ошарашенно смотрела на неё.

– Дуся, прости, я же не знала. Я подумала, что его в больницу забрали.

Как сжалось моё сердце от этого известия! А ведь было у меня предчувствие ещё прошлый год, что недолго ему уже осталось. Почему я это понимала – сама не знаю.

Я, словно и впрямь какой-то злобный всеведущий дух, ощущала его близкий конец, видела, наверное, по его глазам, как он в одиночестве отбивает приступы смерти, а она, костлявая, настырно близится к нему, совсем уже рядом.

И ему, конечно, требовалось настойчивое внимание близких.

Видела все его судоржные и тщетные усилия выжить, излечиться от душевной хвори, смертной тоски и страдания о непонятом, видела его терпение и мужество в этой неравной борьбе, но никак и ничем не могла ему помочь.