Поединок со смертью

Был день, это уже на исходе осени позапрошлого года, когда я, возвращаясь из леса с корзинкой грибов, зашла к ним проконсультироваться насчёт двух из них – подозрительных, с большими изогнутыми фиолетовыми шляпками. Лёша сидел на табурете, ровно прислонившись спиной к печи, видно было, что ему плохо – он вдруг весь прозрачный стал, невесомый, одной ногой будто уже там.

Дуся на ухо мне шепнула, когда мы подсели к столу и разоложили на нём грибы из корзинки, что на прошлой неделе брали анализы, и что признали у него рак.

Тогда удалось приостановить болезнь, в таком возрасте процессы идут медленно, и он, по словам врача, мог ещё лет пять-семь, а то и больше прожить. Истинную причину ему не сказали, чтобы терзания по поводу болезни не мучили его и не омрачали последние годы жизни.

А в них ещё могли быть и радость, и свет.

Когда ему стало сильно плохо, недели четыре Дуся отчаянно мучилась – поправится ли он. Но вот он стал поправляться, болезни будто и не бывало. Так получилось, что тогда, разбирая грибы, я была так подавлена сообщённой мне Дусей новостью, что, сама не зная почему, протянула эти два сомнительных гриба Лёше и сказала:

«Возьмите вот, на память».

Он взял грибы, повертел их в руках, понюхал, потом положил оба гриба на узкий печной выступ. Фиолетовые шляпки очень смешно смотрелись на белой печке.

Теперь мне подумалось, а что, если бы он угас в ту осень? Конечно, мне трудно себе вообразить, какие страдания пришлись бы на Дусю тогда, поскольку горе свалилось бы на неё внезапно. Но думать о том, что она всё это время жила с мыслью о его неизбежном скором конце, мне было трудно.

Эти два человека крепко проросли друг в друга, и я любила их нежно и пылко, одинаково сильно жалела обоих, своих самых надёжных друзей – Дусю и её необыкновенного мужа Лёшу.

Они уже давно были одно целое. И смерть одного из них могла ранить и другого – насмерть.

Эта отсрочка дала Дусе некоторую передышку, избавила её от угрызений совести, что «не всё сделано». Конечно, она мучается сожалением, что «мало уделяла» ему внимания, своей любви.

Когда близкого, любимого человека уже нет с нами, его значение непомерно разрастается. Он уже занимает весь мир, вытесняя из него всё, что не связано с ним лично.

Он не хотел ложиться в больницу, и это понятно. Больница была в городе, рядом своих никого, и как это страшно – осознавать себя беззащитным, брошеным на растерзание равнодушным врачам, которые видят смерть каждый день и для них это рутина, а мысли у них всегда одни – где взять денег на прожитьё?

И нет рядом родных глаз, которые смотрят на тебя с тревогой, когда накатывает ужас смерти, нет под рукой анальгетиков, когда дикая боль со всей яростью, приступом начинает вдруг впиваться в тело…

Никто не ведёт с умирающим ласковую, такую необходимую, хотя и насквозь фальшивую болтовню о будущей здоровой жизни…

Ничто, ничто не может заполнить пустоту надвигающегося бездонного небытия…

И только если сам человек жил в ладу вечностью, ему в этот час не будет так страшно. И на него может снизойти просветление.

Человек почти всегда умирает не потому – жил-был да и состарился, он умирает от конкретной причины, проявляя до конца тщетное упорство в борьбе за каждое мгновение.

Чем же эта жизнь как мила ему?

Своей неповторимостью, тем, что другой такой больше никогда не будет.

Смерть сама по себе не может появиться в мире. Ни одно несчастье не существует само по себе – оно всегда изделие рук человеческих.

Ибо мир есть потому, что живёт в нём человек. Почему так устроено – никто не знает.

Мира без человека человек не знает.