Поединок столетия

Через несколько дней во многих заграничных газетах была опубликована декларация ЦК Болгарской компартии, подписанная Георгием Димитровым и Василем Коларовым. Болгарские подпольщики сумели отпечатать ее в виде листовок и распространить по всей стране: «Центральный Комитет Болгарской коммунистической партии не имеет ничего общего ни с покушениями на царя Бориса, ни со взрывом в Софийском соборе. Компартия всегда была противницей индивидуального террора. Она предостерегает рабочих и крестьян от увлечения подобными средствами борьбы. В то же время компартия не может осуждать тех, кто, рискуя своей жизнью, поднял руку против тиранов, кто, заблуждаясь, был убежден в том, что этим он служит своему народу. Вся ответственность за подобные действия падает исключительно на варварский, кровожадный режим, царящий в стране».

Этот варварский режим давно готовил окончательный разгром всех своих подлинных и даже мнимых противников, всех, кто в какой-то мере был опасным для захвативших власть убийц с учеными титулами и степенями. Взрыв в соборе оказался счастливой находкой, тем долгожданным поводом, который можно было использовать, чтобы покончить с малейшими признаками свободомыслия. И прежде всего — с коммунистами, с теми, кто им сочувствовал.

…И вот теперь Георгия Димитрова, который всегда осуждал террор как средство революционной борьбы, не только обвиняют в причастности к старому взрыву на его родине, но и стараются взвалить на него вину за другой — провокационный — акт, организованный германскими фашистами.

Неужели кто-нибудь, если только он в здравом уме и твердой памяти, может поверить такому вздору? Казалось бы, ни один мало-мальски разумный человек не посмел бы теперь вытаскивать старую басню на свет божий. Но многие ли помнят газетные разоблачения трехлетней давности? Кто будет рыться в старых подшивках?

А кроме того, как здорово получается: террорист, взорвавший Софийский собор, нелегально пробирается в другую страну, чтобы и там что-нибудь взорвать и поджечь. Вот он, коммунистический заговор в действии!..

Но болгарские-то власти отлично знают, что Димитров никакого отношения к взрыву собора не имеет.

Трижды с тех пор заочно судили его на родине, но ни разу не ставили ему в вину причастность к взрыву. Неужто в Софии промолчат?

Нет, в Софии не промолчали. После того как Берлин сообщил, что к делу о поджоге рейхстага привлечены «один из организаторов взрыва Софийского собора и два его союзника», начальник столичной полиции Тодоров официально заявил о своем желании «участвовать в допросе трех болгар, с тем чтобы по окончании процесса в Германии они были доставлены на родину и предстали перед болгарским судом по обвинению в организации взрыва».

Это значило вот что: если Димитрову, Попову и Таневу удастся избежать казни в Берлине, они попадут в руки софийских палачей.

СПАСИБО ВАМ, ДОКТОР

После долгих и настойчивых хлопот Димитров получил наконец разрешение писать не только родным. Однако любое его письмо проходило предварительную цензуру. Цензором взялся быть председатель четвертой уголовной коллегии Имперского суда доктор Вильгельм Бюнгер, тот самый, которому предстояло рассматривать дело о поджоге рейхстага.

Доктор Бюнгер вычеркивал любое упоминание о невзгодах и лишениях, которые испытывал Димитров в тюрьме, о споре с обвинением, о подтасовке фактов, об угрозах и шантаже, пущенных в ход следственными властями.

Нередко он вообще отказывался пропустить письмо, если адресат казался ему «подозрительным»: а вдруг, чего доброго, умудрится Димитров использовать свою тюремную переписку, чтобы переправить на волю политическое воззвание…

Только личные письма! Родным или близким. И ни слова о допросах, о следствии, об условиях, в которых он находится. На худой конец, можно сообщить, что его будут судить и что он не признает себя виновным: все равно через некоторое время это объявят официально. Но больше ни слова…

Димитров искал возможности дать знать о себе в Россию, наладить хоть какой-то контакт с советскими людьми. Но кому написать? Любое письмо, адресованное товарищу по работе, не говоря уже об известном общественном деятеле, может не дойти. И более того — его свободно могут использовать для «подкрепления» доводов обвинения. Еще бы: связь с Советским Союзом!..

Тогда-то и вспомнил Димитров одного хорошего человека, к которому он так привязался в свой последний приезд. Даже при самом большом желании его нельзя будет объявить ни участником заговора, ни поджигателем, ни тайным агентом Коминтерна, ни большевистским пропагандистом. Этим человеком был директор Кисловодского санатория, лечивший Димитрова от тяжелых сердечных недугов, нажитых за годы изматывающей жизни профессионального революционера.