Поединок столетия

То-то удивится милый доктор, получив письмо от своего пациента из берлинской тюрьмы. Ведь он знает, конечно, где сейчас находится Димитров и в чем его обвиняют. И он — умный человек — поймет, что это странное на первый взгляд письмо из гитлеровского застенка адресовано не только ему одному, а всем друзьям, всем, кто тревожится за судьбу Димитрова, кому дорога каждая весть о нем, кто умеет читать между строк.

Директору санатория «Десятилетие Октября»

д-ру Болотнеру

Кисловодск (СССР)

Дорогой д-р Болотнер!

За месяцы моего заключения я очень часто с радостью и благодарностью вспоминаю о Вашей здравнице, где я в прошлом году успешно восстановил мое сильно расшатанное здоровье. Если бы курс лечения не был проведен так успешно, я сейчас, наверно, не был бы в состоянии выдержать тяжелого заключения и мое здоровье и работоспособность наверняка были бы подорваны. Запас здоровья, накопленный в Кисловодске, явился для меня, несомненно, настоящим спасением. Искреннее и сердечное спасибо за это Вам, д-ру Попову, д-ру Эрлихсману и всему персоналу санатория.

После пяти месяцев ожидания я наконец получил обвинительный акт. Меня обвиняют в государственной измене в связи с поджогом рейхстага, то есть в преступлении, которое по закону карается смертной казнью. Но так как я с этим преступлением не имел ничего общего и во время поджога даже не был в Берлине, то обвинительный акт не содержит никаких бесспорных улик против меня.

Как сообщил мне мой официальный защитник (д-р Пауль Тейхерт, Лейпциг), процесс, по-видимому, начнется в первой половине сентября. Хочу надеяться, что это действительно будет так, и с нетерпением жду возможности опровергнуть несправедливое обвинение.

Вам, конечно, нетрудно представить себе, как я стремлюсь к свободе, творческой работе и борьбе, а также и к тому, чтобы еще раз иметь возможность побывать в Вашей здравнице, накопить новые силы, энергию и необходимый запас здоровья.

Был бы очень рад услышать что-нибудь о Вас, о Вашем санатории (где сейчас, вероятно, самый разгар сезона) и о моих друзьях и знакомых.

Прошу Вас передать мой горячий привет д-ру Попову, д-ру Эрлихсману, д-ру Белигсону, сестрам и всем остальным.

Вам и Вашей жене желаю всего хорошего, а Вашей здравнице — самых лучших успехов.

С приветом

Г. Димитров.

Берлин — Моабит, 14 августа 1933 г.

РОТ ФРОНТ!

Каждое утро с грохотом открывается кованая дверь узкой камеры № 47, в которую заперт Димитров, и дежурный надзиратель склоняется перед ним в издевательски-учтивом поклоне:

— Пожалуйте на допрос, господин поджигатель!..

Чтобы попасть в кабинет следователя, надо пройти чуть ли не полкилометра по длинным, извивающимся коридорам, напоминающим мрачные галереи средневековых замков. Сюда никогда не заглядывал солнечный луч, стены почернели от времени и от сырости. Высоко под потолком, на далеком расстоянии друг от друга горят тусклые лампочки, в их свете двигающиеся по коридору фигуры кажутся зловещими.

— Не оглядываться!

— Быстрее, быстрее!

Димитров уже привык к этим окрикам и не обращает на них никакого внимания.

Он идет медленно и оглядывается по сторонам. Отрезанный от всего света, он только здесь, в лабиринте тюремных коридоров, может встретить людей.

Застенки переполнены узниками. Пока дойдешь до следовательского кабинета, обязательно повстречаешь еще несколько таких же процессий. Одного ведут на допрос, другого — в камеру, а кто-то, быть может, сам того не ведая, отправляется в свой последний путь: даже сквозь толстые каменные стены тюрьмы то и дело доносятся одиночные выстрелы.

Тревожно всматривается Димитров в измученные лица арестантов. До сих пор он ни разу не встретил знакомых. Но каждый день это может случиться: ведь именно его друзья, его товарищи по борьбе стали первыми жертвами фашизма, узниками тюрем и лагерей.

— Быстрее, быстрее! — кричит охранник за его спиной.

А он, наоборот, замедляет шаги…

Навстречу идут трое. Зажатый между двумя верзилами, тяжело двигается коренастый, наголо обритый человек. Тот, кто видел его хоть однажды, никогда его не забудет и ни с кем не спутает. Широкий разворот плеч… Чуть согнутые, точно у кавалериста, ноги… Крепко посаженная, слегка наклоненная вперед голова… И глаза под густыми светлыми бровями, даже в полумраке тюремного коридора сохранившие свой блеск.

Димитров замедляет шаги. И человек, идущий навстречу, замедляет шаги.

— Быстрее, быстрее!

— Не останавливаться!

Шаг… Еще шаг… Пальцы сжимаются в кулак, и рука взлетает вверх — так, словно и не скована она тяжелыми кандалами, словно не вонзаются в тело шипы наручников.

— Рот фронт!

— Рот фронт!

Слов нет. Губы сжаты. Только стук кованых сапог и скрежет кандалов под каменными сводами Моабита.

Два поднятых вверх кулака — они говорят больше слов. Потому с такой яростью накидываются на них охранники. Разжимают пальцы. Выворачивают руки.

— Быстрее, быстрее!

— Не останавливаться!