Поединок столетия

«Враги Германии, — читает Димитров в «Моргенпост», — из кожи лезут вон, чтобы выгородить презренного агента международного коммунизма Димитрова и других террористов, поднявших руки на великие завоевания нашего народа…» Его не тошнит от этого набора дешевых штампов, крикливой демагогии, оскорблений и лжи. Ведь он политик, солдат, профессиональный революционер. Его нервы достаточно крепки, чтобы выдержать любой вздор. Он читает внимательно — слово за словом. По нескольку раз. И делает выводы.

«Из кожи лезут вон, чтобы выгородить…» Значит, мир борется за него. Значит, все честные люди земли, самые светлые и благородные ее умы выступили в его защиту. В защиту той правды, которую он представляет.

Димитров никогда не сомневался в том, что так и будет. Теперь он имел безусловное подтверждение: так и есть!

Из другого номера газетки он узнал, что «заклятые враги великой Германии», «продажные изменники» и разные «прихвостни заграничного капитала» сочинили, нет, не сочинили — «состряпали… гнусный пасквиль на исторические события, единодушно одобренные всем немецким народом». Речь шла о «Коричневой книге», изданном за рубежом сборнике документов и свидетельских показаний, разоблачавших подлинное лицо нацизма. В этой книге была и восстановленная по горячим следам правда о поджоге рейхстага, так не похожая на тот фарс, который готовились разыграть с помощью судей и прокуроров фашистские главари.

Друзья Димитрова — и значит, настоящие друзья Германии — тщетно добивались возможности передать ему эту книгу. Ведь она могла помочь Димитрову и его товарищам подготовиться к поединку в зале суда, могла стать оружием в их борьбе с обвинением. Но обвинителям никак не хотелось приумножать силу своего противника. И «Коричневая книга», отправленная Димитрову Комитетом борьбы за его спасение, не дошла до адресата.

Однако адресат все же узнал, что такая книга существует. Узнал из ругательств, которыми осыпали ее составителей лакействующие журналисты.

Оружие, которое старательно прятали от него, все же попало в его руки.

…Остроумный надзиратель оказался прав: в тюремной библиотеке действительно не было коммунистической литературы, но зато в изобилии — произведения классиков: Гомера, Софокла, Данте, Сервантеса, Шекспира… Как ни странно, они сохранились в библиотеке даже после фашистских «чисток».

Эти книги пригодились Димитрову не только для удовольствия: они помогали ему еще лучше усвоить немецкий язык. Конечно, общий смысл сказанного Димитров понял бы всегда: его познания в немецком были превосходны. Но общий смысл — это совсем недостаточно для такого процесса! Каждое слово, которое прозвучит в судебном зале, он должен понять точно так же, как поймут его судьи, прокурор, публика и журналисты — с его вторым, третьим планом, с подтекстом и иносказаниями. Во всей его глубине…

На переводчика мало надежды. Перевод может быть неточен. Не обязательно — сфальсифицирован, а просто — неточен. Без чьего-то умысла и вины. В суматохе и спешке, в напряженной, нервозной обстановке процесса все может случиться. Не найдено единственно правильное слово… Не замечена ирония или переносный смысл… Смазана интонация, с которой оно произнесено… Исчезнет «всего-навсего» какой-то нюанс, и вот уже утеряна, искажена мысль.

С большим трудом удалось ему выпросить ставший хрестоматийным курс Шефера по истории Германии. Просто повезло: этот труд еще не успели включить в черный список — перечень запрещенных книг, «засоряющих мозги» граждан фашистской державы. А зря! Димитров извлек из этого вполне «нейтрального», академического сочинения множество сведений, которые помогли ему найти в глубинах немецкой истории истоки трагедии, постигшей теперь германский народ.

Книга Шефера — это несколько сот страниц убористого шрифта. Несколько сот в первом томе. И еще чуть не тысяча — во втором. Бумага вылиняла, страницы порвались, многие строки так стерлись, что и при свете здоровыми глазами не разобрать. А если свет — это крохотная лампочка под потолком, да и та горит вполнакала, словно без этой экономии «великая империя» вылетит в трубу… Сколько раз Димитров просил заменить лампу, хотя бы и за его счет. Но узника даже не удостоили отказом: просто сделали вид, что такой просьбы не существовало.

И очков ему тоже не вернули. Проходил месяц за месяцем, а «в верхах» все обсуждали государственной важности вопрос: разрешить ли заключенному Димитрову пользоваться очками? Это ходатайство обросло кучей служебных бумаг и официальных резолюций, а тем временем очки продолжали храниться в сейфе, запечатанном сургучом.

Да что там очков — ему даже не вернули самого обыкновенного носового платка, который был при нем во время ареста. Иметь нормальный платок арестантам почему-то не полагалось. Вместо платка ему дали крохотный кусочек тряпки — каждый вечер перед сном Димитров стирал ее под тоненькой струйкой умывальника. Но к утру тряпка так и не успевала просохнуть.