Поединок. Выпуск 3

— Полная противоположность. Прикидывается трепачом, рубахой-парнем. А на самом деле — аккуратист. Даже — скряга. Но где надо, может подложить неплохую взятку. Посмотрел бы на его обстановку. Вилла. Бар в подвале. Между прочим, ездит в Ригу. И часто. Хотя все понятно. Вернее, оправдано. Ездит он за фильмами. Выбирает их в кинопрокате. Фильмы выбивает, правда, неплохие, жаловаться нельзя. Дефицит — а у нас все идет.

Мне хотелось спросить о Саше. Подожду. Выясню все сам. Пока надо разобраться в том, что мне сказал Васильченко.

Самые подозрительные, конечно, Прудкин и Семенец.

— Какого мнения об этих людях Сторожев?

— Пока никакого. Ты же знаешь Сергея Валентиновича. Знаю только, сейчас он докапывается до двух неясных лет в биографии Семенца.

— А ты? Что ты сам думаешь? Есть у тебя кто-то на примете?

— Я? — Васильченко прошел в угол, взял веник и совок. — Ты знаешь, никого нет.

Он стал подметать комнату.

— Питаться где собираешься, вот что ты мне скажи.

— Не знаю.

— Если умеешь стряпать — можем договориться и готовить здесь.

— Я не специалист.

— Можешь ходить в колхозную столовую. Кормят там просто, но, в общем, не так плохо.

— Я так и привык. Много приезжих в поселке?

Васильченко вернулся, поставил совок в угол.

— Все время кто-то болтается. Место здесь хорошее. Воздух, сосны, море. Вот и сейчас, — он снова вышел в сени, — Бычковых сын из армии пришел. Сашка Дементьева сколько не была. Наконец заявилась, осчастливила родителей. С женихом познакомила.

Я прошел в свою комнату. Натянул два свитера. Вышел на крыльцо.

Наверное, такого воздуха нет ни в каком другом месте.

— Знаешь, хочу побродить. — Я прислушался, как скрипят сосны.

— Проголодаешься — заправиться не забудь, — сказал Васильченко. — Вечер у нас занят. Пойдем на боте вдоль побережья.

Васильченко взялся за меня по-настоящему.

Два раза в неделю я выходил вместе с ним в море следить за траловым ловом. Уже знакомый мне «Двинец», судно районной инспекции, выделялся в эти дни в наше распоряжение до конца весенней путины. «Двинец» следил, чтобы колхозные траулеры вели лов в зонах, разрешенных для промысла.

Приходилось проверять щупом размеры ячеек сетей и тралов. Во многих местах участка ловля тралом в весеннюю путину была запрещена. Здесь разрешалось ловить только ярусом. Теперь я хорошо отличал издали ярус, брошенный в море, — длинный плавучий перемет, усеянный рядами крупных крючков с наживкой.

— Запомни — весь наш местный частник-браконьер у меня наперечет, — учил Васильченко. — Ты сам должен знать всех. Братья Семины, Лапиковы, семья Куркиных. Ох, лиса этот Куркин. Повар нашей столовки. Это — наиболее злостные. Есть и помельче. Всех надо помнить. Боятся инспекции как огня. Штрафовал не раз, отбирал сети. Бывает добыча — лосося ведер на десять. Меня они уже наизусть знают. До того доходит — нарочно пущу слух, что уезжаю по делам. Утром выйду в море, гляжу — тут, голубчики. Вышли. Плакал наш лосось. Жалости тогда к ним нет.

В дни, когда «Двинец» уходил на соседние участки, мы по очереди выходили в море на колхозных траулерах.

Выйти можно было на любом из пяти судов. Я старался чаще выходить на траулере, где работали Семенец и Галиев — на МРТ-1.

Траулер Семенца всегда выходил точно к косяку. Матросы на МРТ-1 работали быстро. Каждый знал свою работу, действовал не оглядываясь на соседа.

И все-таки мне все время казалось — Семенец ведет себя странно.

Вдруг ни с того ни с сего он начинал лебезить передо мной.

Иногда приглашал отдохнуть в его каюте — приглашал довольно настойчиво. Я сидел на узкой койке, упершись ногами в переборку, и разглядывал стены — все они были увешаны фотографиями траулеров, наверное, тех, на которых плавал Семенец. В каюте была только складная койка и металлический секретер со множеством отделений. Секретер был принайтовлен к переборке под иллюминатором.

Я долго не мог понять — почему Семенец приглашает меня в каюту.

Галиев, траловый мастер, был совсем другим. Казалось, ничто вокруг его не касается. Он всегда был неизменно спокоен. Лицо Галиева, красивое, по-восточному округлое, всегда казалось мне блаженно-ленивым. Увидев меня, Галиев обычно крепко встряхивал мою руку, почти вплотную заглядывал в глаза. И, жмурясь, сонно говорил всегда одну и ту же фразу:

— Привет, маэстрочко. Привет, привет, маэстрочко.

Тяжелее остального давалось мне то, что называлось в инструкциях «работой с общественностью».

Прежде всего — злополучные лекции. Мне приходилось их читать. Даже привлекать помощников.

Первым общественным инспектором, которого лично мне удалось привлечь к работе, оказался директор кинотеатра Прудкин.

Штат Прудкина состоял всего из двух человек — киномеханика, который был одновременно кассиром, и подсобного рабочего.

Прудкин был круглоглазый, сухощавый, с пухлыми губами, над которыми висели моржовые усы. В модном костюме, в ярком галстуке, с набриолиненной прядью волос, тщательно уложенной на преждевременной лысине, он встретил меня в своем кабинете в один из первых дней.

Я должен был читать лекцию и пришел в кинотеатр договариваться о помещении.