Поэмы. Драмы

Безверье, легкомыслие, разврат
Избрали Францию любимицей своею.
Маркиз и откупщик, философ и аббат
Равно готовили для гильотины шею,
Затем, что, позабыв, что есть господь и бог,
Там всякий делал то, что только смел и мог,
И что глупцы слепые, без печали,
Резвясь, переворот ужасный вызывали,
Который пролил кровь, как водопад с горы,
Который, как и все, что шлет нам провиденье,
Ниспослан был земле во благо и спасенье;
Но звать, выкликивать без мысли, до поры,
Без веры, с хохотом, столь страшные дары —
Не богоборное ли дерзновенье?
И как же было в эти дни
Все так изящно, гладко, мило,
И вместе все так страшно перегнило!
Играли, прыгали, резвилися они,
Как будто обезумев от дурмана,
Над яростным жерлом разверстого волкана.
Разврата грубого регентовских времен,
Времен Людовика, Людовикова деда,
Конечно, не было в Версале даже следа,
И следу не было и средь парижских стен,
Где богачи порой без вкуса подражали
Всем выдумкам и прихотям Версали.
На троне юноша задумчивый сидел,
С душой, исполненной любви и состраданья
К народу своему и чистого желанья
Помочь его бедам. За всякий же предел
Беды те перешли: придавлен тяжкой дланью
Откупщика к земле, обремененный данью
Правительству, дворянству, алтарю,
Крестьянин раннюю в трудах встречал зарю
И отдыха не знал до самой поздней ночи,
А дома — дети, голод, плач и стон!
Когда ему терпеть не станет мочи,
Не в тигра ли переродится он?
А между тем, беспечная как птичка,
Порхала средь цветов державная Австрийчка
И за мильоном тратила мильон,
Чтоб в Пафос превратить Марли и Трианон.
А между тем Дора, Бернар и Сенламбер
Без мысли и печали
Свои стишки водяные кропали...
Им всем в провинции жестоко подражали:
В Лане, например,
Любезник деревянный Робеспьер;
Он... но тогда точил он мадригалы,
Которым удивлялись залы
Руанские. А между тем ужасно,
Нося погибель, долг народный рос;
Министры и системы ежечасно
Переменялись. Но колосс
Весь трясся, перегнив до сердцевины.
Священство? Высшее? Предчувствуя погром,
Казалось, только думало о том,
Как бы спасти свои доходы, десятины,
Поместья и помещичьи права.
Аббаты лучше их: пуста их голова,
Святые их обеты позабыты,
Сплошь будуарные шуты и волокиты;
Но кое в ком из них душа еще жива,
Но кое-кто из них перо брал для защиты
Народа скорбного, сравненного с скотом.
Все это замечалося Жидом,
И радовался он глубокому упадку
В религии, и был уверен в том,
Что эти лже-жрецы все первому нападку
Уступят и отступят от Христа.
Но гордого ума догадки суета;
Но насылает бог неистовые бури
Для очищения померкнувшей лазури;
И чудным образом, средь гроз, и зол, и бед,
Дух просыпается, и вот находит след,
Находит верную, надежную дорогу
Обратно к своему отцу и богу.

----

Все рушилось; все пало; церкви нет;

Престол вдруг рухнул в зев бездонный;
Глухая ночь, померк последний свет;
Король казнен. Народ кровавый, полусонный,
Жертв требует еще, но жертв почти уж нет.
В то время палачу тяжка была работа:
Он чистил Францию, как чистит рощу пал.
Сначала с эшафота
Он буйной черни головы казал
Ей ненавистных монархистов,
Различных видов и цветов,
Когда-то яростных между собой врагов:
Народ их не терпел; но, молчалив, суров,
Встречал и их без хохота и свистов.
Но вот Жиронды час настал:
Стал чистить кум палач и их, как тот же пал.
Тогда великие таланты пали:
Вернье и Барбару, Роланова жена
И дева дивная, чудесная, она,
Пронзившая огнем холодной стали
Урода гадкого, который вопил: «Кровь!»
И крови жаждал, как воды студеной;
Он, вечно бешеный, всегда остервененный,
Печатал и кричал: «К отечеству любовь,
К свободе, человечеству и благу
Должна в нас укреплять свирепую отвагу
Срывать с тех головы, сажать их на копье,
По улицам рубить, кто мнение свое
В Конвенте выскажет, не справясь с нашим мненьем!»
И дале, дале, очередь дошла
До мужа грозного: он черным преступленьем
Себя ославил, много сделал зла,
Но Францию он спас, когда уж погибала.
Он создал войско, создал генерала,
Он храбрость создал: ребятишек он,
Босых мерзавцев, превратил в героев.
И что ж! пред ними дрогнул легион,
Который целой сотней боев
Стяжал в Европе первенство. Дантон
Рукой гиганта, гением титана
Попятил пруссаков: свободен край родной,
Но кровь темничных жертв подъемлет к небу вой!
Готова кара великана.
Как лев, погиб он: судьи трепетали,
Как уличенные преступники, пред ним.
Он шел на казнь неустрашим,
Но не без тягостной печали:
Жалел жены смиренной он своей,
Жалел птенцов — своих детей.
С ним пал и Демулен, вития превосходный,
Да с милой легкостью, уж чересчур свободной,
Менявший мнения, знамена и вождей.
Но, чтоб набросить тень на яркий блеск Дантона,
С ним вместе гильотине роковой
Предали взяточников рой,
Воров публичных, продавцов закона.
«Кто ж эти чудеса творил?
Не муж ли, недоступный страху
И полный демонских неколебимых сил?
Потомка ста царей возвел на плаху,
Талант, науку, ум, честь, красоту казнил,
Казнил порок и добродетель...
И наконец,
Презрев порфиру и венец,
Стал страшной Франции безжалостный владетель.
Злодей-то он, ужаснейший злодей,
Но вместе самый мощный из людей!»
Не беспокойтесь: это трус тщедушный,
Перед грозой всегда дрожащий, малодушный,
Оратор слабый, но чудесный лицемер,
Гиена-плакса, честный Робеспьер,
Когда-то сладеньких стишков плохой слагатель,
Теперь земли родной кровавый обладатель.
Все это замечалося Жидом,
Но вместе видел он, как двадцать, тридцать верных,
Свой дом покинув ночию, тайком,
Сбирались в глубинах пещерных
И как принос бескровный иерей
Без страха приносил за божиих друзей.