Поэмы и стихи

Нехорошо, когда ногой
   Могильный топчут прах;
Оно и днем зловещий знак,
   И не к добру впотьмах.

Могилу видите, вон ту?

   Бог даст, бог и возьмет:
Там, сударь, спит мое дитя,
   Холодное, как лед.

Все остальные сам я рыл,

   И — прах меня бери! —
Я лучше пропляшу на всех,
   Чем трону эти три!

"Старик, невесел твой рассказ!" —  —

   "Вы — что, вы — молодежь;
Мне семьдесят, а ведь и то,
   Как вспомнишь, так всплакнешь.

Сестрица Мери этот мне

   Поведала  рассказ,
Хоть Эдвард сам мне кое-что
   Говаривал подчас.

Ну, ладно! Мери, как сестре,

   Друг Эллен помогала;
Она была все чаще с ней,
И ей все делалась милей;
   Она весь дом держала.

Она по будням на базар,

   А в праздник — в церковь шла;
Все как всегда, но это все
   Лишь видимость была.

Грустила Эллен?  Не скажу.

   Но веселилась мало;
И Эдварда она своей
   Веселостью пугала.

Она молчала по часам;

   Чтоб избежать тоски,
Она певала про себя
   Веселые стишки.

И слышалось в ее простых,

   Уверенных словах,
Что у нее своя печаль,
   Свой неотступный страх.

Вдруг скажет, кисть обняв свою:

   "Нет, мне не исхудать!"
Раз Мери за руку взяла
   (Взгрустнулось той опять),
В лицо взглянула и слегка
Ей стала руку жать.

Потом сильней, сильней, вцепясь

   С какой-то дикой, страстью,
И закричала: "Нет, нельзя
   Себя принудить к счастью!"

Раз Мери обняла она

   В самозабвенный  миг,
И билось сердце, и слова
   Шли сами на язык.

Они шли сами, как поток,

   Что выступил из ложа,
И, взвизгнув, крикнула она:
   "Как ты на мать похожа!"

Так понемногу стал весь дом

   С уныньем неразлучен;
И, видя как грустит, жена,
   Был Эдвард хмур и скучен.

Он с неохотой ввечеру

   Отодвигай засов;
Ему как будто стал чужим
   Любимый прежде кров.

Раз вечером он книгу взял,

   Не стал в нее смотреть,
Швырнул ее и простонал:
   "Нет, лучше умереть!"

Взглянула Мери на него

   С улыбкой неживой
И молча на руку к нему
   Склонилась головой.

И Эдвард, громко зарыдав,

   Колена преклонил:
"У  ней  разбитая душа!
   О, господи! Нет сил!"

Стоял туман. В такие дни

Работа тяжела.
Копнешь, раскашляешься. Все
Весна в тот год не шла.

И вдруг, на удивленье всем,

   Жара и духота;
Все тени ищешь, а кругом
На ветках ни листа.

Так вот, есть уголок в лесу,

   Его беседкой звать;
Вы, верно, знаете, хотя
   Откуда  вам  и  знать.

Поблизости и пастбищ нет,

   Тропинок нет туда;
Там зеленеет остролист
   Да говорит вода.

Деревья сами разрослись

   В густой, тенистый свод;
Совсем беседка; в трех шагах
   Студеный ключ течет.

Воскресным утром как-то раз

   Друзья сюда пришли;
Алели ягоды; звучал
   Церковный звон вдали.

Приятно слушать плеск ручья

   И звон колоколов;
Приятно слушать их зараз
   Средь тишины лесов.

Усталый Эдвард отдохнуть

   На мягкий мох прилег
И задремал под звон ключа;
   Тот ключ и в будни, лепеча,
Вас усыпить  бы  мог,

А он был не совсем здоров

   И ночь провел без сна;
Беседа женщин рядом с ним
   Была едва слышна.

"Смотри-ка, Эллен, как лучи

   Сквозят в листах  густых.
Все солнца крошечные в них,
   Не больше глаз твоих.

И славой каждое из них

   Окружено своей,
И каждый голубой кружок
   Оделся в радостный венок
Из тоненьких лучей".

И стали, глядя на лучи,

   Судить про их цвета;
"Зеленый", — эта говорит,
   "Янтарный", — скажет та.

А Эдвард был недобрым сном

   Тем временем смущен;
С тревогой слушали они,
   Как тяжко дышит он.

"И это — мать!", — он произнес,

   Не открывая глаз,
Виднелись на его лице
   И страх, и боль зараз.

Они вздохнули, угадав,

   Что в мыслях у него;
Проснувшись, он взглянул вокруг,
   Не видя ничего.

Он сел, и прежде, чем из глаз

Тяжелый сон уплыл,
"Прости, Господь, — воскликнул он, —
Я сердце ей разбил!"

Тут Эллен вскрикнула, дрожа,

   И вдруг расхохоталась,
А Мери больше никогда
   С тех пор не улыбалась.