Поэт и проза: книга о Пастернаке

Именно поэтому поэма «Лейтенант Шмидт» открывается сценой «конного поединка» на ипподроме, где за «жокеями», «лошадьми» и «спицами качалок» взвивалось размерно-бьющее веянье какого-то подземного начала.При интертекстуальном анализе оказывается, что это «начало» связано с «Вольными мыслями» А. Блока (1907), где, подобно упавшему «в зеленях весенних злаков»жокею, лежал XX век, раскинув руки И ноги подогнув.Чтобы поднять этот «век» с земли опять к «небу», Пастернак в противовес размерному «медному» началу Пушкина восстанавливает в городских конях «природное начало» и, вслед за Блоком, растворяет своего «жокея» в естественном мире. Так, в поэме «905 год» кони и всадники вплетаются в ветвии плодыпастернаковского сада (Со стремян И прямящихся седел, Спешась, градом, Как яблоки, Прыгают куртки драгун).В «Спк» находим объяснение этому растворению, связанное с «преображением» и «одухотворением» по садам«тягучего материала истории». В «Спк» же пушкинский Медный всадник, скачущий, как гром,по Петербургу, действительно превращается в природный гром и град,возвещающий погонюжизни, музыки, любви и поэзии, подобную ливню погони, свистящей в ушах лошадейв «Разрыве» «ТВ», где образы «коня-лося» синкретизируют мужское и женское начало: Тут целовались наяву и вживе. Тут, точно дым и ливень, мга и гам, Улыбкою к улыбке, грива к гриве. Жемчужинами льнули к жемчугам. Тогда в развале открывалась прелесть, Перебегая по краям зеркал… гром откормленный скакал. … Ключами ударял по чемоданам Саврасый, жадный летний град.Так, по краям пастернаковских «зеркал» всадник на конепревращается в гром,посылающий град на грядку.И в поэме «ЛШ» «тяжелый топот» Медного всадника уже иронически переосмысляется Пастернаком как «бег» по размытым рытвинам садовых грядв облака, закат и эхоочаковца и Шмидта.

Лошадь метонимически вписывается и в зимнюю, и в летнюю стихию. Так, с первых книг «всадник» превращается в «ветер» ( Этот ветер, как кучер в мороз, Рвется вперед…), и «метель» сливается с «раскованным голосом», а затем Вьюга лошадью пляшет буланой(«905 год»). Лошадь по обратимости тропов обретает не только «голос», но и «слух» в «ВБ»: Как лошади прядут ушами. То шевелились тихой тьмы Засыпанные снегом уши…Растворяясь же в «живой воде», кони, подобно веткам и дождю, становятся «вещими»: Как носят капли вести о езде, И всю-mo ночь всё цокают да едут, Стуча подковой об одном гвозде То тут, то там, то в тот подъезд, то в этот(«Спк»), Поэтому и в конце «Темы с вариациями», продолжающей «Петербург» «ПБ», скакун,уподобляясь живым коням и « звону походной наковальни»ранней поэмы «Цыганы» Пушкина, по переносу наименования превращается в кузнечика,обретающего природные «крылья»: И вслушивался в звон уздечек, В акцент звонков и языка Мечтательный, как ночь, кузнечик.И этот «скакун» также оказывается «в единоборстве» со стреноженным и сонным ветром.