Поэт и проза: книга о Пастернаке

Ведь еще с первых книг Огоньи Ветер, Земляи Небо, Сади Городподчинены законам «волн»: Земля, земля волнуется, И катятся, как волны, Чернеющие улицы — Им, ветреницам, холодно. По ним плывут, как спички, Сгорая и захлебываясь, Сады и электрички(«ПБ»). Именно поэтому и сердце, плеща по площадкам, Вагонными дверцами сыплет в пути,и сама Москва оказывается «с головой» В светло-голубой воде.«Сады» Пастернака черпают эту «воду» (Исчерпан весь ливень вечерний Садами),и, сливаясь с небом и ветром, голубая прохладапроливается из горластых грудей.И поэт, отвечая на свой же вопрос (Разве только птицы цедят, В синем небе щебеча…?),мечтает, Чтобы последнею отцединкой Последней капли кануть в ней[реке жизни. — Н.Ф.] («На пароходе»).

Память о «волнах» обращает нас к «льющейся речи» Живаго, которая соединяет воедино «мельницу», «душу», «язык» и «плеск» и обнажает внутреннюю форму «речи-реченьки»Пастернака, сущность которой сформулирована доктором Живаго. Так, в романе Живаго, только что написав «Рождественскую звезду» и «Зимнюю ночь» и глядя на спящую Лару, беседует сам с собою и приходит к выводу, что соотношение сил, управляющих творчеством, как бы становится на голову.Первенство получает не поэт, а язык, который сам начинает думать и говорить за человека и весь становится музыкой, не в отношении внешне слухового звучания, но в отношении стремительности и могущества своего внутреннего течения[3, 431]. Это «течение» и создает «льющуюся речь», задающую движение поэтических «мельниц». Все же ощущения доктора, связанные с творчеством, любовью к Ларе, сливаясь с чистотою ночи, снега, звезд и месяца в одну равнозначительную, сквозь сердце доктора пропущенную волну,заставляли его ликовать и плакать от чувства торжествующей чистоты существования[3, 431].

Еще ранее Живаго видит сон о Ларе, который является отражением первого сна самой Лары: Ларе приоткрыли левое плечо. Как втыкают ключ в секретную дверцу железного, вделанного в шкап тайничка, поворотом меча ей вскрыли лопатку. В глубине открывшейся душевой полости показались хранимые ее душою тайны[3, 362]. В соотнесении с ранее слышанными Живаго народными поверьями, сын жена в себе заключает зерно,и латники тем заногащали плечо, яко отмыкают скрынницу, и вынимали мечом… пшеницы меру…[3, 362]. А, как мы помним, сама «поэзия»в «Спк» соотносилась с «тайной»и «зерном».