Поэтические воззрения славян на природу. Сотворение мира и первые существа

В продолжение долговременных переселений арийских племен некоторые из общих названий, служивших для обозначения всякого дерева, сделались частными, стали присвояться только одному известному роду или виду, и наоборот, некоторые частные названия обобщились. Первоначально слово дуб заключало в себе общее понятие дерева, что до сих пор слышится в производных дубина, дубинка, дубец – палка: точно так же греч. δρύς – quercus соответствует снкр. drû-arbor, слав. древо, кимр. deru, армор. dérô. Впоследствии эти названия (дуб, δρύς) слились с понятием самого крепкого и долговечного дерева, которое и было посвящено богу-громовнику. У сербов дуб называется грм, грмов (дубовый лес – грмик, что, без сомнения, указывает на ближайшее отношение его к Перуну и небесным громам. Старинные грамоты, определяя по этому священному дереву границы родовых владений, называли его Перуновым[240]. Согласно с демоническим представлением туч, с которыми постоянно сражается праведный Перун, сербы дают дубу эпитет вражьего (враг – черт): «да je сваки дан божић, не би било дуба вражиjега», т. е. если бы всякий день – «божич» (Рождество) не было бы дуба вражьего; все бы дубы на бадняки были посечены. Древний человек добывал огонь из дерева и древесными ветками и обрубками поддерживал его священное пламя на очаге; мог ли он иначе объяснить себе явление грозового пламени, как не этим знакомым ему способом? (Понятно, что в туче, которая порождает молнии и ими же пожирается, он должен был увидеть небесное дерево, а в дожде – его сок, выгнанный с помощию огня. В силу этого воззрения дождь получил метафорическое название смолы или дегтя. Своею громовою палицею Перун сверлит тучу-дерево и, зажигая грозовое пламя, шлет дожди, а с ними изобилие плодов земных и всякое довольство. На земле представителем этого небесного пламени и его животворящих свойств был так называемый живой огонь, добываемый трением из дубового дерева. По словам летописи, литовцы заботились, чтобы перед истуканом Перкуна горел неугасимый огонь «з’ дубового древня»; у них сохранилось поверье, что хлебные семена были ниспосланы на землю в шелухе желудей, что прямо приравнивает дуб бесскорбному дереву зендской мифологии, с которого разносились семена по всей земле. По славянским преданиям, семена приносятся весенними ветрами из вечнозеленых садов рая; а немцы, присматриваясь к раскрытому желудю, по его признакам заключают, будет ли урожай или голод и болезни. У Додонского оракула, высоко чтимого во всей Греции, рос тенистый, посвященный Зевсу дуб (δρΰς ύφίχομος Διος); верующие приходили внимать шуму его листьев, колеблемых ветром, и в этих таинственных звуках слышались им пророческие глаголы самого бога; на ветвях дуба сидели священные голуби, а у корня бил вдохновляющий ключ, известный под именем Зевсова источника. Римляне посвящали дуб Юпитеру, почему и желудь назывался у них плодом этого бога – juglans (= joviglans, Jovis glans). Басня о золотом руне (= весеннем дожденосном облаке) говорит, что оно висело на дубе и оберегалось страшным драконом. Кельты относились к дубу с религиозным уважением; вещие друиды избирали дубовые рощи местами своего постоянного пребывания и никаких священнодействий не совершали без дубовой ветки. В странах, заселенных германскими племенами, были дубы, посвященные Донару; один такой дуб рос в Вестфалии, вблизи Торовой горы (Thuneresberg), а другой, названный в старинной хронике robur Jovis, – в Гессене, недалеко от Wuotansberg’a. Сохранившиеся в Литве предания и прусские хроники уверяют, что заповедные дубы Перкуна, под сению которых ставились и его кумиры, были постоянно зелены и летом, и зимою; особенным почетом пользовались у литовцев старые, вековые дубы; их окружали оградами, и в эпоху обращения в христианство народ скорее соглашался на истребление идолов, чем на посечение этих деревьев. Священные дубы и при них жертвенники Перкуну были в Ромове, Креве, Вильне и других местах. О славянах имеем следующие известия: Сефрид упоминает о большом ветвистом дубе, который почитался жилищем божества; у Гельмольда сказано: «на пути (из Старгарда в Любек) мы заехали в рощу, единственную в том краю, потому что весь он – голая равнина. Там, между старыми деревьями, увидели мы и дубы, посвященные богу той страны – Проне (Перуну). Они были окружены двором и деревянной, тщательно отделанной оградою, с двумя воротами… Это место было святилищем для всей страны, имело своего жреца, свои праздники и разные обряды при жертвоприношениях. Сюда после праздника сходился народ (вече) со жрецом и князем для суда. Вход во двор воспрещен был всякому, кроме жреца и тех, кто желал приносить жертвы или кто, угрожаемый опасностию смерти, искал убежища». Как скоро христианские просветители приблизились к роще, они немедленно разбили ворота, из разломанных бревен сложили костры около священных деревьев и предали их сожжению. Следуя примеру богов, собиравшихся решать судьбы человечества под всемирным деревом, славяне творили суд и правду под старыми дубами и глубоко верили, что все постановленные под их сению приговоры изрекались по внушению божества. По указанию г. Срезневского, «в словацких сказках попадаются случаи, подобные тому, о котором читаем в песне Краледворской рукописи «о великом поражении», как собираются судить и рядить о самых важных делах в глубину леса – в такую чащу, куда бы не мог дойти луч солнца». У германцев точно так же священные леса служили местами народных собраний и судебного разбирательства и давали убежище преступникам. Константин Порфирородный свидетельствует, что руссы, приходя на остров св. Георгия, совершали жертвоприношения под большим дубом. Духовный регламент (1721 г.), в числе суеверных обрядов, указывает на следующий: «тако ж на ином месте попы с народом молебствуют перед дубом, и ветви оного дуба поп народу раздает на благословение». На Украине в так называемую Зеленую (Троицкую) неделю приготовляют игорный дуб, т. е. устанавливают на выгоне или площади длинную жердь с прикрепленным вверху колесом, всю увитую травами, цветами и лентами; вокруг ее окапывают небольшой ров и ставят срубленные березки. Между Киевом и Переяславлем эта жердь называется сухим дубом. Около ней совершаются игры и поется обрядовая песня: