Туман повис, от труб фабричных дым…В квартире, здесь, где холодно и хмуро,В блокаду умер дядя ЕвдокимОт голода, а следом – тётя Шура.В тумане чуть блестит Невы изгиб,И ветер дым закручивает в кольца…В шестнадцать брат под Пулковом погиб,Уйдя на фронт сражаться добровольцем.Здесь призрак хлеба ходит по пятам,Проклятья тень осатаневшим немцам,По карточкам всего сто двадцать граммВ блокаду выдавали иждивенцам.И память сохранила эти дни,Дни мужества, дни скорби и печали,Здесь умирали с голода ониИз-за того, что карточки пропали.И было небо мягкое, как шёлк,И это всё могло случиться с нами…После войны я карточки нашёлВ лепном горшочке с медью и гвоздями.И долго я в ладонях их держал,И для меня с овчинку стало небо,А в комнате, казалось мне, дрожалДавнишний призрак холода и хлеба.
Василеостровские сухари
Забыть ли это? Голос радиолы,И мне уже одиннадцатый год,Идём мы с другом из четвёртой школы.Пожарка. Каланча. Хлебозавод.Чумазы мы. И голодны мы оба,Но это место очень я любил,Весной так ароматно пахла сдоба,И запах этот по проспекту плыл.И пахло гуще, чем на сеновале,И пахло так из года в год подряд,Мы в этом месте просто застывали,Вдыхая этот сладкий аромат.В жару сильней, и послабей в прохладу,И утром, и когда горят огни.Здесь выпекали грубый хлеб в блокаду, —Те, слава богу, миновали дни.И как-то раз на дальнем Сахалине,Где я живу, живёт моя семья,Сухарики – «малышки с ванилином» —Купил у дома в магазине я.И во дворе негромко дождь заплакал,И зашуршали листья тополей,И вдруг ко мне вернулся этот запахВасилеостровских сдобных сухарей.
Первая осень
Таёжная речка уноситЛисты, что ей дарит ветла,Дочуркина первая осеньНеслышной походкой вошла.Вошла без единого звука,Присела в ногах на кровать,Она будет дочку баюкатьИ песни ветров напевать.И так же неслышно покинет,Укутавшись в звёздную шаль.Печаль журавлиного клина —Её золотая печаль.Дочурке моей только месяц,Но светел улыбкою дом.И осень причудливо метитБерёзку за нашим окном.