Поэтический язык Иосифа Бродского

Жизнь не медаль, видная нам словом и бюстом.
В жизни есть даль, близкая снам, чуждая чувствам
злым и благим, где ни ногой

Бог и свобода.Что до богинь, в деве нагой зрим антипода

(«Подражание сатирам, сочиненным Кантемиром». 1967)[126]

.

К выражению живет как сыр я еще вернусь в связи с мифологией и метафизикой.

Разрушение клише можно наблюдать и в конце сказки, написанной Крепсом:

Один лишь ласк рапсод не пьет и не рыдает,
Он от толпы ни од, ни льгот не ожидает.
Что в рот одним течет, другим не попадает.

Финальная формула фольклорных текстов такова (с незначительными вариациями): И я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало. Крепс, воспроизводя поэтику Бродского, устраняет из этого высказывания форму 1-го лица (ср. у Бродского Имярек, Ваш покорный слуга и прочие замены местоимения я).

Далее рассмотрим мифологический и метафизический аспекты поэмы-сказки Крепса в связи с основными образами пародии и соответствующими мотивами и образами в произведениях Бродского[127]. Царевна-лягушка в поэзии Бродского встречается в таком контексте:

Мы не пьем вина на краю деревни.
Мы не ладим себя в женихи царевне

.Мы в густые щи не макаем лапоть.
Нам смеяться стыдно и скушно плакать.
‹…›
Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.
Мы боимся короны во лбу лягушки[128],бородавок на пальцах и прочей мрази.
Подарите нам тюбик хорошей мази

(«Песня невинности, она же – опыта». 1972. III: 34);

Взбаламутивший море
ветер рвется как ругань с расквашенных губ,
в глубь холодной державы,
заурядное до-ре –
ми-фа-соль-ля-си-до извлекая из каменных труб[129]

.Не-царевны-не-жабы
припадают к земле,
и сверкает звезды оловянная гривна.
И подобье лица
растекается в черном стекле,
как пощечина ливня

(«Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова». 1974. III: 48).

Эти два фрагмента показывают, что Бродский воспроизводит семиотическую двойственность образа лягушки:

В различных мифопоэтических системах функции Л.[ягушки], как положительные (связь с плодородием, производительной силой, возрождением), так и отрицательные (связь с хтоническим миром, мором, болезнью, смертью), определяются прежде всего ее связью с водой, в частности с дождем (Топоров, 1980: 614).

Значение образов воды в поэтике Бродского – как воплощенного времени – давно и подробно проанализировано (например, Келебай, 2000; Александрова, 2005).

В поэзии Бродского встречается немало и других образов, на которые опирается поэма Крепса. Некоторые из них непосредственно связаны с центральным персонажем – лягушкой[130]:

Бродский часто пишет о своей принадлежности к пространству болот, причем болота – это и метонимия географического расположения Петербурга-Ленинграда, и метафора застоя[131] как смерти. Болота фигурируют в обращении к Баратынскому и в воспоминаниях Бродского о севере России:

Я родился и вырос в балтийских болотах

, подлесерых цинковых волн, всегда набегавших по две,
и отсюда – все рифмы, отсюда тот блеклый голос,
вьющийся между ними, как мокрый волос

(«Я родился и вырос в балтийских болотах, подле…». 1975. III: 131);