Поэтика пространства

Чтобы вникнуть в ониризм такого образа, по-видимому, надо сначала оказаться «на ладони покоя», то есть надо съежиться, сконцентрироваться в бытии покоя, которое для нас легко достижимо, которое у нас «под рукой». И тогда великий источник покорности в тихой комнате изольется к нам в грудь. Сокровенный мир комнаты становится нашим сокровенным миром. И, соответственно, наше внутреннее пространство стало таким спокойным, таким безмятежным, что в нем локализуется и сосредотачивается все спокойствие комнаты. Комната растет вглубь, становится нашей комнатой, комнатой внутри нас. Мы уже не видим ее. Она больше не ограничивает нас, поскольку мы находимся в самом сердце ее покоя, покоя, которым она оделила нас. И все комнаты былых времен как бы вдвигаются в эту. Как все просто!

На другой странице, для рассудительных людей еще более загадочной, чем предыдущая, но для того, кто умеет чувствовать топоаналитические инверсии образов, столь же ясной, как предыдущая, Тристан Тцара пишет:

Рынок солнца вошел в комнату

А комната – в голову, где шум и жужжание.

Чтобы воспринять образ, чтобы услышать, как образ проживает странный шум солнца, входящего в комнату, где мы сидим в одиночестве, ибо – это факт – первый луч солнца ударяется о стены. Эти звуки услышит – и это будет уже за пределами факта – также и тот, кто знает, что каждый луч солнца несет на себе пчел. И тогда все вокруг начнет жужжать, и голова превращается в улей, улей солнечных звуков.

На первый взгляд кажется, что образ у Тцара перегружен сюрреализмом. Но если к этой чрезмерной нагрузке добавить еще образности, если, конечно, преодолеть заслоны критики, любой критики, вот тогда мы почувствуем, что и в самом деле вошли в радиус сюрреалистического действия чистого образа. Если на своей завершающей стадии образ не утратил активности и контактности, значит, в начале все было правильно: залитая солнцем комната жужжит в голове у мечтателя.

Психолог скажет, что мы в нашем анализе всего лишь приводим смелые, слишком смелые «ассоциации». Психоаналитик, возможно, согласится: для него это привычное дело – «проанализировать» эту смелость. И тот и другой, если они станут рассматривать образ как симптом, попытаются подыскать для этого образа истоки и причины. Феноменолог воспринимает все иначе; то есть воспринимает образ таким, как он есть, каким создал его поэт, и пытается присвоить его, напитаться этим изысканным плодом; он доводит образ до самых пределов того, что он способен вообразить. И хотя до поэта ему далеко, он пытается самостоятельно повторить процесс творчества, а по возможности еще и процесс преувеличения. В этом случае ассоциация – не случайность, не пассивное переживание. К ней стремятся, ее жаждут. Она – особая поэтическая форма, присущая одной лишь поэзии. Она представляет собой сублимацию со сбрасыванием всего органического и психического балласта, от которого человек хотел освободиться, то есть она соответствует тому, что мы в предисловии назвали чистой сублимацией.

Разумеется, такой образ не всегда воспринимается одинаково. Он никогда не бывает – в психическом плане – объективным. Какие-нибудь другие комментарии могли бы обновить его. И наконец, чтобы мы правильно восприняли такой образ, нужно кое-что еще: встреча с ним должна прийтись на один из счастливых моментов, когда у нас включается сверх-воображение.

Когда на нас снисходит благодать сверх-воображения, внешний мир воздействует на нас с помощью самых простых образов, создавая в пустотах нашего бытия красочные виртуальные пространства. С помощью именно такого образа Пьер-Жан Жув формирует свое тайное бытие. Поэт помещает его в келью у себя внутри:

Келья моего «я» наполняет удивлением

Выбеленную известью стену,

ограждающую мой секрет.

(Les noces, p. 50.)

Стены комнаты, в которой грезит поэт, наверняка не «выбелены известью». Но в этой комнате, комнате, где пишут стихи, так спокойно, она полностью оправдывает свой эпитет «уединенной» комнаты! Мы живем в ней по воле образа, так же, как мы живем внутри образа, который находится «в воображении». Автор стихотворения живет внутри образа-кельи. Этот образ не является транспозицией какого-либо реального явления. Было бы просто смешно спрашивать у мечтателя о размерах кельи. Она непроницаема для геометрической интуиции, но она и в самом деле вмещает в себя тайное бытие. И тайное бытие чувствует себя надежно защищенным – не столько толщиной стен, сколько молочной белизной покрывающей их извести. Тайная келья – белого цвета. Одной-единственной ценности хватает для того, чтобы собрать вместе множество грез. И так всегда: поэтический образ находится под властью одной из своих характеристик, которая непомерно усилена по сравнению с остальными. Белизна стен самостоятельно охраняет келью мечтателя.