Поэтика пространства

Для всего, что происходит в этой сфере, характерны простота и мягкость. Душа настолько чувствительна к этим простым образам, что она улавливает все богатство нюансов при обычном эмоциональном прочтении. Прочтение на уровне концептов было бы пресным и холодным, оно было бы одномерным. Ведь оно требовало бы, чтобы мы понимали образы порознь, один за другим. А все, что относится к образу гнезда, прорисовано такими скупыми, простыми штрихами, что даже удивительно, как поэт мог от этого прийти в восторг. Но простота приносит забвение, и внезапно нас охватывает чувство благодарности к поэту, чей талант с редким мастерством сумел представить нам эту простоту в новом свете. Так может ли феноменолог не откликнуться на обновление столь простого образа? И мы с волнением сердца читаем простое и безыскусное стихотворение Жана Кобера, которое называется «Теплое гнездо». Это стихотворение представляется еще более значительным, если знать, что оно входит в состав строгой и суровой книги, посвященной пустыне[106]:

Теплое и безмятежное гнездо,

В котором поет птица,

………………..

Напоминает о песнях, об очаровании,

О чистом пороге

Старого дома.

И порог в этом тексте – гостеприимный порог, он не отталкивает вас своим величием. Два образа, безмятежное гнездо и старый дом, на станке мечты ткут прочную ткань сокровенного. И образы здесь совсем простые, без малейшей заботы о живописности. Поэт в этом и не нуждался, он сумел предвидеть нечто вроде музыкального аккорда, которым душа читателя откликнется на упоминание о гнезде, о пении птицы, об очаровании, зовущих нас к старому дому, к первому жилищу. Но для того, чтобы суметь так нежно сравнить дом с гнездом, не приходится ли сначала потерять дом своего счастья? В этой поэме нежности слышится нотка сожаления. Если мы возвращаемся в старый дом, как возвращаются в гнездо, значит, дом прошлого стал для нас очень важным образом, неотразимо влекущим образом утраченного уюта и тепла.

VII

Так ценности вытесняют факты. Если мы любим какой-либо образ, он уже не может быть копией факта. В доказательство мы сейчас приведем мнение Мишле, одного из величайших мечтателей, которые когда-либо размышляли о жизни птиц. Впрочем, Мишле посвящает лишь несколько страниц «архитектуре пернатых», но эти страницы мыслят и грезят.

Птица, говорит Мишле, это рабочий, у которого нет никаких инструментов. Ни лап, как у белки, ни зубов, как у бобра». «Инструмент пернатого – это его тело, грудь, которой оно надавливает на строительные материалы, чтобы сделать их гибкими и податливыми, перемешивает их, трудится над ними, пока они не станут пригодными для его замысла»[107]. Мишле предлагает нам идею дома, построенного с помощью тела, для тела и, словно раковина, принимающего внутри форму тела. Это физическое воплощение сокровенного. Внутреннее строение гнезда определяет его внешнюю форму. «Внутри гнездо круглое, и инструмент, придающий ему такую форму, – не что иное, как тело птицы. Непрестанно вертясь, сминая и отодвигая от себя стенки гнезда, птица в конце концов создает круг. Самка, словно живой станок, вытачивает себе домик. Самец приносит разнообразный строительный материал, крепкие, прочные травинки. А самка спрессовывает все это, превращая в своего рода растительный войлок.

Далее Мишле пишет: «Дом – это само существо птицы, ее внешняя оболочка и ее напряженные усилия, чтобы не сказать: страдания. Цель достигается только одним средством – беспрестанно повторяемым движением туловища, во время которого птица грудью прижимается к вороху травы. Каждую травинку, чтобы придать ей округлую форму, птица должна тысячу и тысячу раз примять своим телом, своим сердцем: при этом у нее наверняка прерывается дыхание, возможно, возникает сердцебиение».

Какая поразительная инверсия образов! Ведь здесь перед нами – лоно, создаваемое эмбрионом, не правда ли? Воздействие путем давления изнутри, сокровенная жизнь, замкнутая в физическом пространстве. Гнездо – это набухающий плод, который растет, расширяясь внутри по направлению к своим внешним границам.

Их глубины каких грез всплывают такие образы? Быть может, их порождает мечта о самой непосредственной защите, о защитной оболочке, которая повторяет очертания нашего тела? Грезы о доме-одежде знакомы тем, кто дает волю воображению, размышляя о функции обитания. Если бы мы выстраивали себе жилище так же кропотливо, как в воображении Мишле птица строит гнездо, нас уж точно нельзя было бы причислить к тем людям, о которых неодобрительно отзывается Бергсон, к тем, кто носит готовое платье. У нас был бы наш личный дом, гнездо для нашего тела, изготовленное по нашей мерке. Когда Кола Брюньону, герою повести Ромена Роллана, после жизненных испытаний предлагают новый дом, больше и удобнее прежнего, он отказывается от него, словно от одежды, сшитой не на него. «Она либо станет болтаться на мне, либо лопнет»[108], – говорит он.