Поэтика пространства

Если мы попробуем поискать аналогии образам гнезда у Мишле в воображении двуногих, мы поймем, что эти образы изначально были человеческими. Сомнительно, чтобы какой-либо орнитолог описывал Мишле процесс создания гнезда. Гнездо, выстроенное таким способом, следует называть «гнездом Мишле». Феноменолог станет исследовать на его примере динамику странного желания, возникающего у человека: сжаться в комок, повторять это действие снова и снова и тратить на него немало сил. Речь идет не о динамике бессонницы, когда человек без конца ворочается в постели. Мишле призывает нас к моделированию собственного жилища, моделированию, которое легкими касаниями превращает изначально шершавую и бугристую поверхность в гладкую и ровную. По случайности Мишле предоставляет нам здесь редкий, а потому особенно ценный пример того, как воображение моделирует материю. Кто любит образы материи, не сможет забыть эту страницу Мишле, ибо здесь нам описывают моделирование «по-сухому». Это именно моделирование, процесс, при котором в сухом воздухе, под летним солнцем, превращаются в единое целое мох гнезда и пух птицы. Гнездо Мишле построено во славу войлока.

Отметим, что лишь немногим из тех, кто мечтает о гнездах, нравятся гнезда ласточек, сделанные, по их словам, из слюны и грязи. Мы задумались: а где жили ласточки до того, как появились дома и города? Выходит, ласточка – не совсем обычная птица. Шарбонно-Лассэ пишет (loc. cit., p. 572): «Я слышал от вандейских крестьян, что гнездо ласточки, даже в зимнюю пору, отпугивает демонов ночи».

VIII

Если мы несколько глубже погрузимся в грезы, возникающие при виде гнезда, то вскоре натолкнемся на своеобразный парадокс восприятия. Гнездо – и мы понимаем это сразу же – вещь хрупкая, и тем не менее оно пробуждает в нас грезы о защищенности. Но почему же очевидная хрупкость гнезда не препятствует таким грезам? Парадокс разрешается просто: когда мы грезим, то неведомо для самих себя превращаемся в феноменологов. Впав в некое подобие наивности, мы ощущаем в себе инстинкты птицы. Мы радуемся тому, что зеленый цвет гнезда так безупречно сливается с зеленью листвы. Мы, разумеется, видели его, но говорим, что оно очень искусно спрятано. Этот центр жизни пернатых скрыт среди бескрайней растительной жизни. Гнездо – это поющая охапка листьев. От него исходит такая же безмятежность, как от окружающих его растений. Оно – наивысшая точка в той атмосфере счастья, которую создают вокруг себя большие деревья.

Вот что пишет поэт[109]:

Я мечтал о гнезде там, где деревья отгоняют смерть.

Когда мы созерцаем гнездо, в нас рождается доверие к окружающему миру, мы получаем обнадеживающий сигнал, слышим призыв к космическому доверию. Разве птица свила бы гнездо, если бы у нее не было инстинктивного доверия к окружающему миру? Если мы слышим этот сигнал, если такое хрупкое сооружение, как гнездо, представляется нам надеж нейшим из убежищ – парадокс, конечно, но такова сила нашего окрыленного воображения, – значит, мы возвращаемся к корням, из которых вырос дом мечты. Наш дом в свете порождаемых им грез – это гнездо посреди большого мира. Мы живем в нем, исполненные прирожденного доверия, если только мы в наших грезах способны воспринять ауру защищенности, исходящую от нашего первого жилища. Чтобы ощущать это доверие, так глубоко запечатленное в нашем сне, нам не нужно подыскивать какие-то рациональные основания. Гнездо, так же, как и дом мечты, и дом мечты, так же, как и гнездо – если мы возвращаемся к истокам наших грез, – не знают о враждебности окружающего мира. В начале жизни человек спит безмятежным сном, а все яйца безмятежно лежат в гнезде, высиживаемые самкой. Знакомство с враждебностью окружающего мира – и, как следствие, грезы защиты и нападения – происходит позже. Всякая жизнь при своем возникновении благополучна. Бытие начинается с благоденствия. Глядя на гнездо, философ успокаивается и продолжает размышления о своем бытии внутри спокойного бытия мира. И тогда, переведя свою абсолютно наивную грезу на язык сегодняшних метафизиков, мечтатель может сказать: мир – это гнездо человека.

Мир – это гнездо; некая всемогущая сила защищает жителей мира в этом гнезде. У Гердера в «Истории древнееврейской поэзии» (перевод Карловитца) мы находим образ громадного неба, опирающегося на громадную землю: «Воздух, – говорит Гердер, – это голубка, которая, опираясь на гнездо, согревает своих детей».