Поэтика пространства

На самом деле существо, вылезающее из раковины, вызывает у нас грезы о фантастических существах. Это не просто «ни рыба, ни мясо». Это существо наполовину живое, наполовину мертвое, а в своих крайних проявлениях оно наполовину камень, наполовину человек. В данном случае мы имеем дело с пугающими фантазиями, но только вывернутыми наизнанку. Человек рождается из камня. Если в книге Юнга Psychologie und Alchemie рассмотреть внимательнее фигуры (с. 86), мы увидим разные варианты женщины-змеи Мелюзины; но это не Мелюзина писателей-романтиков, вышедшая из озера, а Мелюзина, которую часто использовали в своей символике алхимики: она служила иллюстрацией их представлений о том, что жизнь будто бы возникла из камня. В самом деле, Мелюзина словно вырастает из своего чешуйчатого, камнеподобного хвоста, хвоста, который сохранил от далекого прошлого спиралевидные очертания. У нас не возникает впечатления, что нижнее существо сохранило прежнюю энергию. Хвост-раковина не изгоняет своего обитателя. Скорее другое: верхняя жизнь словно бы повергает нижнюю в растерянность. Здесь, как и повсюду, наибольшая энергия проявляется на вершине жизни. А в данном случае вершина обретает динамизм, превращаясь в законченный символ человеческого существа. Всякий, кто фантазирует на тему эволюции животного мира, думает при этом о человеке. На рисунках, изображающих алхимическую Мелюзину, человекоподобное существо вырастает из какого-то жалкого, куцего предмета, на который рисовальщик затратил минимум стараний. Неподвижное не будит в нас фантазию, раковина – всего лишь оболочка, и скоро она опустеет. А силы, которые понадобятся для выхода из нее, силы созидания и рождения так велики, что из бесформенной раковины могут появиться два человеческих существа с диадемами на головах, как на иллюстрации 11 в книге Карла Густава Юнга. Это doppelköpfi ge Melusine, двуглавая Мелюзина.

Все эти примеры предоставляют нам документальный феноменологический материал, на основе которого можно было бы исследовать феноменологию глагола «выйти». Их феноменологическая чистота особенно велика потому, что они соответствуют вымышленным «выходам». Животное здесь лишь повод для того, чтобы показать многочисленные образы «выходящего». Человек проживает образы в своем воображении. Как и все важные глаголы, «выйти» должен был бы стать предметом многочисленных исследований, где помимо конкретных инстанций были бы рассмотрены и трудноуловимые сдвиги некоторых абстрактных представлений. Мы уже почти не ощущаем активности в грамматических деривациях, во всех этих дедукциях и индукциях. Даже и сами глаголы застывают в неподвижности, словно они существительные. Только образы могу привести глаголы в движение.

IV

Обращаясь к теме раковины, воображение разрабатывает не только диалектику маленького и большого, но также диалектику существа свободного и существа скованного: а от существа, которое вырвалось из оков, можно ждать чего угодно!

Разумеется, в реальной жизни моллюск вылезает из своей раковины весьма неторопливо. Если бы наше исследование было посвящено реальному «поведению» улитки, нам было бы не так уж сложно наблюдать за этим поведением. Однако если бы мы, наблюдая за улиткой, смогли бы вернуть себе тотальную наивность, то есть заново пережить тот миг, когда мы наблюдали за ней впервые, мы воспроизвели бы тот комплекс страха и любопытства, который всегда пробуждает встреча с неизведанным в окружающем нас мире. Нам хочется увидеть неизведанное, но мы боимся его увидеть. Такой душевный разлад возникает в нас на пороге всякого познания. Когда мы оказываемся на этом пороге, наш интерес начинает то ослабевать, то усиливаться, он пропадает совсем, а потом возвращается. Пример, который мы приведем, чтобы охарактеризовать комплекс страха и любопытства, не слишком впечатляет. Страх перед улиткой, едва возникнув, тут же унимается, он уже притупился, он «незначителен». Но в этой книге мы как раз и занимаемся исследованием незначительного. Порой в нем обнаруживаются неожиданные странности. Чтобы обнаружить их, давайте вооружимся увеличительным стеклом воображения.