Поэтика пространства

Живые моллюски, как и окаменелости, – экспериментальный материал Природы, модели для создания различных частей человеческого тела; это фрагменты мужчины и фрагменты женщины. Робине дает описание «венериной раковины», которая имеет форму вульвы. Психоаналитик непременно усмотрел бы в этих рисунках и подробных описаниях сексуальную одержимость. В музее раковин нетрудно было бы найти экспонаты, которые можно принять за воплощения навязчивых фантазий, как, например, фантазия о зубастой вагине, одной из основных тем исследования мадам Мари Бонапарт, посвященного Эдгару По. И тогда мы, слушая Робине, могли бы подумать, что Природа сошла с ума еще раньше, чем человек. А если бы Робине услышал, как психоаналитики и психологи нападают на его систему, эта критика не застала бы его врасплох. Вот что он пишет, просто и совершенно невозмутимо (loc. cit., p. 73): «Нас не должно удивлять, что Природа пожелала создать столько моделей детородных частей, ведь эти части имеют такое важное значение».

При встрече с таким мечтателем от науки, каким был Робине, организовавший свои идеи-видения в целую систему, обычный психоаналитик, который привык расшифровывать комплексы, нажитые в семье, оказался бы некомпетентным. Тут потребовался бы космический психоанализ, психоанализ, который на мгновение отрешился бы от людских тревог, чтобы заняться противоречиями, раздирающими Космос. А еще понадобился бы психоанализ материи, который, признавая, что игра воображения природы доступна нам лишь в человеческом восприятии, все же серьезно занялся бы глубоким смыслом образов, явленных в материи. Здесь, в такой ограниченной области, как исследование образов, следовало бы разрешить противоречия раковины, зачастую бугристой и шершавой снаружи, но идеально гладкой, перламутрово поблескивающей в своей сокровенной глубине. Каким образом внутренняя поверхность раковины могла стать такой гладкой, словно отполированной, при том, что ее заполняет мягкотелое существо? Когда палец задумчиво трогает перламутровое нутро раковины, разве это не превосходит самые смелые человеческие, слишком человеческие мечты? Простейшие вещи иногда оказываются психологически очень сложными.

Но если бы мы позволили себе увлечься всеми грезами, какие вызывает обитаемый камень, это заняло бы целую вечность. Любопытно, что эти грезы долго длятся, но быстро обрываются. Их можно продолжать до бесконечности, но наша рефлексия резко обрывает их. Для нас раковина всегда готова очеловечиться, однако мы сразу понимаем, что ничего человеческого в ней нет. В случае раковины жизненный порыв к обитанию слишком быстро достигает своей цели. Природа слишком быстро обеспечивает защиту жизни, скрытой в замкнутом пространстве. Но мечтатель не может поверить, что после воздвижения крепких стен работа закончена, вот почему грезы, связанные со строительством раковины, наделяют жизнью и активностью столь гармонично соединенные друг с другом молекулы. Для таких грез раковина – живая, хоть она и слилась со структурой материала, из которого создана. Мы найдем подтверждение этому в одной великой природной легенде.

VI

Писатель-иезуит отец Кирхер утверждает, будто на побережье Сицилии «рыбьи раковины, истолченные в порошок, оживают и принимают прежний вид, если этот порошок полить морской водой». Аббат де Вальмон[115] цитирует эту сказку в параллель к сказке о птице феникс, которая возрождается из пепла. Стало быть, раковина – тот же феникс, только водяной. Аббат де Вальмон не верит ни в одну из этих сказок. Но нам, поскольку мы перенеслись в царство воображения, нельзя не отметить, что чье-то воображение породило двух фениксов. Для нас это факты воображения, а значит, вполне реальные явления воображаемого мира.