Поэтика пространства

Я был всецело захвачен этими мыслями и этими грезами, и вот однажды прочел в Cahiers G. L. M. за осень 1954 года страницу, позволяющую мне подтвердить аксиому, согласно которой гнездо «обретает всемирный характер», становится центром мира. Борис Пастернак говорит об «инстинкте, с помощью коего мы, словно ласточки, строим мир – громадное гнездо, соединяющее в себе землю и небо, смерть и жизнь, а еще – две разновидности времени: то, которым мы располагаем, и то, которого нам не хватает»[110]. В самом деле, существует две разновидности времени: кто знает, за какой срок волны спокойствия, распространяемые нами из нашего теплого, защищенного убежища, дойдут до пределов мира.

Но сколько образов собралось в мире – ласточкином гнезде Бориса Пастернака! А почему бы и нет, почему мы должны прекращать формовать и лепить мировую глину вокруг нашего жилища? Гнездо человека, мир человека бесконечны. И воображение помогает нам продолжать его сколь угодно далеко. Поэт не может расстаться с таким гигантским образом, или, скорее, такой гигантский образ не может расстаться со своим поэтом. Верно сказал Борис Пастернак (loc. cit., p. 5): «Человек безмолвствует, это образ вместо него говорит с нами. Ведь очевидно, что только образ может удерживаться на одной высоте с природой».

Глава пятая Раковина

I

Концепт, который соответствует раковине, настолько ясный, четкий и жесткий, что поэт, не имея возможности попросту нарисовать ее, но вынужденный говорить о ней, вначале сталкивается с нехваткой образов. Он стремится к ценностям из мира мечты, но его останавливает геометрическая реальность форм. А формы эти так разнообразны, зачастую так неожиданны, что после рационального изучения мира раковин воображаемое отступает перед реальностью. Тут поработало воображение природы, а природа искусна и изобретательна. Достаточно перелистать альбом с фотографиями аммонитов, чтобы признать: еще с мезозойской эры моллюски строили свою раковину по законам трансцендентной геометрии. Аммониты сооружали свое жилище, отталкиваясь от оси логарифмической спирали. В прекрасной книге Моно-Эрзана можно найти очень доступное описание того, как жизнь создает геометрические формы[111].

Разумеется, поэт в состоянии понять эту эстетическую деятельность жизни. Так, прекрасные строки, которыми Поль Валери сопроводил заголовок «Раковины», проникнуты изумительным чувством геометрии: «Кристалл, цветок и раковина выделяются из существующего вокруг нас хаоса предметов. Для нас это особые предметы, они понятнее для нашего глаза, но загадочнее для нашего разума, нежели все прочие, которые сливаются в общую картину»[112]. По-видимому, для поэта, верного последователя Декарта, раковина – это явление животной геометрии, успевшее отвердеть, а значит, «ясное и четкое». Предмет, который получился в итоге, отличается высокой воспринимаемостью. Но это относится лишь к его форме, а его формирование остается для нас загадкой. Например, по поводу формы, нельзя не задаться вопросом: почему жизнь, создавая раковину, решила завернуть спираль направо, а не налево? Чего только ни наговорили об этом изначальном завихрении! В самом деле, выходит, что жизнь начинается не с броска вперед, а с вращательного движения. Жизненный порыв, который вращается: какое непостижимое чудо, какое утонченное символическое изображение жизни! А сколько грез могла бы пробудить в нас раковина-левша! Раковина, которая нарушила бы законы вращения, предписанные существам ее вида!

Поль Валери долго любуется идеально вылепленным, ювелирно вычеканенным предметом, особая ценность которого, по-видимому, состоит в том, что изящная и прочная геометрия его формы никак не связана с его основной функцией – защищать содержимое. Если это действительно так, моллюски могли бы избрать своим девизом такие слова: «Надо жить, чтобы строить себе дом, я не строить себе дом, чтобы жить».

Во второй части своих раздумий поэт приходит к мысли, что, будь раковина вычеканена человеком, она была бы создана снаружи, в результате определенных исчислимых действий, направленных, в частности, на усовершенствование и доработку прекрасного произведения, в то время как моллюск (с. 10) «выделяет из себя» свою раковину, «дает просачиваться» строительному материалу, «выделяя по мере надобности это великолепное покрытие». И с первого просачивания дом строится весь целиком. Так Валери прикасается к тайне формообразующей деятельности жизни, тайне постепенного и непрерывного создания форм.