Поэтика пространства

По всей видимости, очень неосторожно со стороны автора поместить на последних страницах главы наименее связные идеи, образы, которые живут лишь в отдельной детали, убеждения, которые, будучи искренними, все-таки могут просуществовать лишь мгновения. Но как еще может поступить феноменолог, пытающийся справиться с буйным воображением? Для него одно-единственное слово часто становится источником грезы. Читая произведения такого любителя грезить под воздействием слов, как Мишель Лейрис (в особенности в книге «Вычеркивания»), мы чувствуем, что переживаем в словах, внутри отдельного слова, глубокие душевные движения (Бергсон). Как бывает с дружбой, слово иногда разрастается, по воле мечтателя, разбухая в петле единственного слога. В остальных словах все спокойно, ничего не разбухает. А разве Жубер, мудрый Жубер, не познал внутренний покой в слове, коль скоро он так необычно рассуждает о том, что понятия – это «хижины»? Слова – я часто представляю их такими в моем воображении – не что иное, как маленькие домики. У которых есть погреб и чердак. Здравый смысл пребывает на первом этаже, он всегда готов заняться «внешней торговлей», поскольку ему легко общаться с окружающими, с прохожим, который никогда не бывает мечтателем. А подниматься по лестнице в домике-слове – значит переходить от одного отвлеченного смысла к другому, еще более отвлеченному. Спускаться в погреб – значит мечтать, теряться в бесконечных туннелях неясной этимологии, искать в словах какие-то мифические сокровища. Подниматься и спускаться внутри слов – в этом вся жизнь поэта. Подниматься слишком высоко и опускаться слишком низко дозволяется лишь поэту, который в силах объединить земное с воздушным. Выходит, один только философ по воле единомышленников обречен провести всю свою жизнь на первом этаже?

Глава седьмая Миниатюра

I

Психолог, а тем более философ не уделяют сколько-нибудь значительного внимания миниатюрам, часто фигурирующим в волшебных сказках. С точки зрения психолога, писатель забавляется, выдумывая дома, которые умещаются в горошине. Из-за такой изначальной абсурдности сказку относят к разряду самых примитивных фантазий. А писатель, позволяющий себе такие фантазии, по сути не имеет ничего общего с почтенной областью фантастического. Да и самому писателю, когда он развивает – зачастую весьма тяжеловесно – свою непритязательную выдумку, очевидно не приходит в голову, что таким миниатюрам соответствует некая психологическая реальность. Тут недостает крупицы мечты, которую писатель мог бы передать читателю. Чтобы заставить человека поверить во что-то, надо верить в это самому. Стоит ли философу говорить о наличии феноменологической проблемы, если дело касается «литературных» миниатюр, объектов, которые литератор с такой легкостью может сделать крошечными? Возможно ли, чтобы сознание – как писателя, так и читателя – непосредственно участвовало в выработке таких образов?

Впрочем, за этими образами нельзя не признать некоторой объективности, хотя бы потому, что они вызывают приятие, или даже интерес у многих мечтателей. О миниатюрных домиках можно сказать, что они – мнимые объекты, наделенные подлинной психологической объективностью. Процесс работы воображения осуществляется здесь как обычно. Он обозначает проблему, которую не следует смешивать с проблемой геометрического сходства. С точки зрения геометра, две похожие фигуры, изображенные в разных масштабах, это одно и то же. Планы домов, выполненные в уменьшенном масштабе, не создают таких проблем, которыми могла бы заниматься философия воображения. У нас даже не возникает необходимости представить самих себя в общем плане представления, хотя именно в этом плане было бы весьма интересно исследовать феноменологию сходства. Но наше исследование сосредоточено на воображении и его производных.