— Умирает
владелец, но вещи его остаются, Нет им дела, вещам, до чужой, человечьей беды. В час кончины твоей даже чашки на полках не бьются И не тают, как льдинки, сверкающих рюмок ряды <…> Тот, кто жил для вещей, — все теряет с последним дыханьем, Тот, кто жил для людей, — после смерти живет средь живых (Шефнер, «Вещи», 1957);— Вещи
и люди нас Окружают <…> Но лучше мне говорить <…> О вещах, а не о Людях. Они умрут <…> Вещи приятней. В них Нет ни зла, ни добра <…> Вещь можно грохнуть, сжечь, Распотрошить, сломать. Бросить. При этом вещь Не крикнет: «Ебена мать!» (Бродский, «Натюрморт», 1971).
Эту-то традицию и подхватывает автор «Сахарницы», но с учетом опыта Анненского и его последователей.
2.
Интертексты актуализуют и упражняют культурную память. Пушкинская Ольга дана впрямую, а за строками Иначе было б жаль ее невыносимо и Не хочет ничего, не помнит ни о ком под сурдинку слышатся:Ломоносов: Кузнечик дорогой <…> Хотя у многих ты в глазах презренна тварь <…> Ты ангел
во плоти, иль, лучше, ты бесплотен! <…> везде в своем дому, Не просишь ни о чем, не должен никому;Лермонтов: Жду ль чего? Жалею ли о чем? Уж не жду от жизни ничего я, И не жаль мне прошлого ничуть;
Есенин: И журавли, печально пролетая, Уж не жалеют больше ни о ком.
Кого жалеть? Ведь каждый в мире странник — Пройдет, зайдет и вновь покинет дом;Пастернак: Они не помнят
безобразья, Творившегося час назад <…> На кухне вымыты тарелки. Никто не помнит ничего; В сухарнице, как мышь, копается анапест, И Золушка, спеша, меняет свой наряд. Полы подметены, на скатерти — ни крошки.
Вдвойне воспоминательно, ибо еще и автореминисцентно, само заглавие[297]
. У Кушнера есть более ранняя «Солонка» (1966) — о солонке Державина как своего рода пропуске к нему. Есть также «Готовальня», «Графин», «Стакан», «Ваза», «Фотография», «Пластинка»…Не все отсылки одинаково адресны. Так, в строке Среди иных людей, во времени ином
налицо скорее обобщенная опора на сходные формулы с повтором слова иной:Пушкин: И сам, покорный общему закону <…> глядел На озеро, воспоминая
с грустью Иные берега, иные волны; Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы; Иные, лучшие мне дороги права; Иная, лучшая потребна мне свобода; …я знал, нельзя при ней Иную замечать, иных искать очей.Огарев: Среди иных
воспоминаний, Среди своих родных преданий, И образы тут вспомнил он Иных людей, иных сторон.
Пушкинская Ольга,
на первый взгляд, привлечена только ради строки Умершим не верна, родной забыла дом. Но «негромким» образом в «Онегине» находятся соответствия и многому другому, в частности настойчивой вопросительности финала и эффектному Заплакала?:Не долго плакала она
<…> Своей печали неверна. Другой увлек ее вниманье, Другой успел ее страданье Любовной лестью усыпить <…> Смутился ли, певец унылый, Измены вестью роковой, Или <…> Уж не смущается ничем <…> Так! равнодушное забвенье За гробом ожидает нас;[Татьяна] Сидит, не убрана, бледна… Письмо какое-то читает И тихо слезы льет
рекой, Опершись на руку щекой.
Посмертную измену Ольги интертекстуально оркеструют в «Сахарнице» более острые интонации классических строк о разрывах прижизненных: