Поэма
, сущая поэма! Так странно и сладко было найти эту «Гейз Долорес» (ее!) в живой беседке имен, под почетным караулом роз, стоящую, как сказочная царевна, между двух фрейлин! Стараюсь проанализировать щекотку восторга, которую я почувствовал в становом хребте при виде того имени среди прочих имен. Что тут волнует меня <…>? Нежная анонимность под черным кружевом мантильи («Долорес»)? <…> Или всегда есть наслаждение в кружевной тайне <…>? Вижу Грацию Анджель и ее спелые прыщики; Джинни Мак-Ку и ее отсталую ногу; Кларка, изнуренного онанизмом; Дункана, зловонного шута; Агнесу с ее изгрызанными ногтями; Виолу с угреватым лицом и упругим бюстом; хорошенькую Розалину; темноволосую Розу; очаровательную Стеллу, которая дает себя трогать чужим мужчинам; Вилльямса, задиру и вора; Флейшмана, которого жалею, как всякого изгоя. А вот среди них — она, потерянная в их толпе, сосущая карандаш, ненавидимая наставницами, съедаемая глазами всех мальчишек, направленными на ее волосы и шею, моя Лолита (I, 11).Этот квази донжуанский список нарочито документален: перечисляемые в его
<…> [с]писок класса Лолиты представляет собой сложно построенный «текст в тексте», изобилующий многими каламбурами, литературными аллюзиями и смысловыми перекличками с основными темами романа <…> Центральное место <…> занимают <…> фамилии, имеющие непосредственное отношение к тайнам самого текста и к его истинному властителю — скрытому автору <…> Целый ряд имен и фамилий в списке имеет устойчивые литературные коннотации <…> [С]писок включает несколько имен и фамилий писателей <…> чьи произведения <…> цитируются <…> в романе <…> [У]поминание о бабочке [Фален, от фр. phalme — мотылек] — знак авторского присутствия в тексте.
Богатейшая индустрия комментариев к списку[736]
, спровоцированных Набоковым, но, естественно, им не авторизованных, создает дополнительный контрапункт квазидокументальности самого списка и квазидокументальности веера потенциальных отсылок к литературным реалиям.XIV
В советской литературе традиционная виртуальность каталогов приобретает новую остроту, диктуемую систематической утратой культурных богатств прошлого и внезапной недоступностью привычных бытовых ценностей. В качестве сравнительно раннего примера списка утрат
приведу фрагмент из стихотворения Кузмина «„А это — хулиганская“, — сказала.» (1922), где с пронзительной ностальгией припоминаются дореволюционные реалии[737]:И я решил, И деревенский
круг богомолений
.
Мне было подсказано: <…>
Взять
старую географию
России И тогда
И
перечислить
(Неожиданно и смело)
(
Всякий перечень гипнотизирует
Преподнести
И уносит воображение в необъятное)
Страницы из «Всего Петербурга»,
Все
губернии, города,
Хотя бы за
1913 год
, —
Села
и
веси
,
Торговые дома
,
Какими сохранила их
Оптовые
особенно:
Русская
память
.
Кожевенные, шорные
,
Костромская, Ярославская
,
Рыбные, колбасные
,
Нижегородская, Казанская
,
Мануфактуры, писчебумажные
,
Владимирская, Московская
,
Кондитерские, хлебопекарни
, —
Смоленская, Псковская
Какое-то библейское изобилие, —
<…>
Где это?
Второй
волною
Мучная биржа,
Перечислить Сало, лес, веревки, ворвань…
Второй волною Еще, еще поддать…
Перечислить Ярмарки…
там
Хотелось мне
угодников
В