Поэты и джентльмены. Роман-ранобэ

Шелли взяла протянутую книгу. Склонила над ней локоны.

– Я всегда читаю и предисловия, и посвящения, и заключения, и сноски, – быстро и едко парировала Джейн. – А вы?

– «Ученик Байрона», пф! – сменила тему Радклиф. – И этот «ученик Байрона» считается у них лучшим. Полагаю, все ясно.

– Вы так уверены?

– Еще одна наша отдаленная колония, только литературная.

Мэри фыркнула и опустила книгу на колени:

– Я вынуждена согласиться с госпожой Радклиф.

Остин нахмурилась:

– Мы вас не убедили, дорогая Джейн?

Та задумчиво смотрела на свое отражение в столешнице:

– Не люблю недооценивать. Видите ли, именно про опасность предвзятых суждений я написала «Гордость и предубеждение».

Обе дамы переглянулись и на миг закатили глаза. Что не помешало даме в голубом фальшиво просиять:

– …И написать прекрасно! Но дорогая Джейн, давайте вернемся к актуальному.

Шелли протянула через стол раскрытую книгу:

– Прочтите хоть вот это.

Остин взяла книгу. Прочла сначала про себя. Потом, с трагическим завыванием, вслух:

– Старый муж, грозный муж,

Режь меня. Жги меня.

Оглядела двух других с мрачным надутым видом. Не выдержала роли, прыснула. Захохотала и Шелли. А Радклиф сначала поставила на стол блюдце с чашкой, чтобы случайно не пролить, и только после этого отдалась смеху.

– Простите… – Остин промокнула платочком слезы смеха в уголках глаз. – Это должно было называться не «тартум», а «тантрум».

– Это так глупо, что… что… – Но остроты никогда не были сильной стороной Анны Радклиф, и она просто призналась: – Даже не знаю, что сказать!

Мэри Шелли от хохота вытянулась на диване, проверещала:

– Старый муж! Грозный муж!

– Режь меня! – вопила Остин, вытаращившись и делая вид, что сейчас разорвет себе на груди платье.

– Жги меня! – провыла Радклиф, закатывая глаза.

Наконец истерика смеха иссякла. Все три, красные, распаренные, поправили прически, расправили подолы, снова подняли чашки к губам:

– Итак, за дело, дамы. Что нам дано. Дано море. Предположим их следующие действия. Что бы сделал господин Байрон, только на три четверти разбавленный водой, и даже не морской?

Джейн Остин не успела отпить:

– Не смотрите на меня. Не я провела с Байроном лето на вилле в Швейцарии.

Обе они посмотрели на Мэри Шелли. Та поспешно опустила взгляд в чашку:

– Одно лето еще не делает меня экспертом.

Анна Радклиф поджала губы и покачала головой:

– Как я вас понимаю, дорогая… Мой бог. Не могу поверить. Мы в самом деле этим сейчас будем заниматься? Предугадывать, что изобретут подражатели… ладно бы Чосера. Или Поупа. Мильтона! Блейка! Или Шекспира! Но – Байрона, – с омерзением выговорила она.

– Дорогая, закройте глаза и думайте об Англии.

Анна Радклиф несколько глотков обдумывала этот совет. А может, не его, а свое недавнее знакомство с господином Гоголем. Что-то не давало ей покоя. Она тихо пробормотала, споря сама с собой:

– Но… нос! Как глупо. Очень глупо. Да.

Подняла голову от чая:

– Кстати, дорогая Мэри.

Шелли тотчас ответила любезным взглядом: слушаю. Анна чуть покраснела, тут же наклонила лицо вниз, якобы спешно ставя чашку на стол, снова ее взяла и понадеялась, что этого никто не заметил:

– Что вы в итоге сделали с его носом? Вернее, с пустым местом вместо носа? – Она поспешила добавить: – Я имею в виду нашего дорогого контр-адмирала, мистера Непира.

Шелли ответила только:

– О!

Таким тоном, что остальные две сочли за лучшее пить далее чай в молчании.

***

Молнии ломаными линиями прочерчивали небо сверху вниз. Грохочущий шлейф падал следом. Ветер выл и бился плечом в стекла иллюминаторов. Погода днем была прекрасная – в самый раз для атаки паровыми судами: крепость Кронштадта была видна ясно, а штиль не позволил бы устаревшим вражеским парусникам пуститься в погоню или контратаковать. Но Мэри решила, что для операции непогода будет лучше: в деле выздоровления очень многое значит настрой самого пациента. Не только искусство исцеляющего, тем более что в своем искусстве Мэри была уверена. Беспокоил ее моральный дух контр-адмирала. Мистер Непир все это время так и просидел, вжавшись в угол. Флот был парализован вместе с ним. Адмирал не выходил из каюты. Не показывался никому. Глаза его отчаянно блестели над ладонями, которые контр-адмирал плотно прижимал к… вернее, к тому месту, где носа больше не было.

Не задавал вопросов. Не глядел на кушетку, покрытую прорезиненной простыней. Не подходил к приборам. Слава богу, конечно. Так как единственное назначение приборов было в том, чтобы выглядеть внушительно. Ибо своими кнопками, колесами, проводами, рычагами они могли убедить любого джентльмена больше, чем словесное искусство.

– Ложитесь, – сухо велела Мэри Шелли.