Поэты Урала. Антология в двух томах. Том 2

Двенадцать.
Ночь.
Слепящий свет гашу.
Не спится:
раны ноют к непогоде...
Я в дверь воспоминания вхожу —
она ведет
в мои ребячьи годы...

Степное солнце —

обветренное и стылое —
смотрело на деревню
немигающим оком.
Мать причитала:
«До чего же ты, жизнь, постылая,
и что нам в этом городе проку?
И без нас проведут
дорогу железную,
разве можно прожить без земли-то?»

Мерзла лошадь,

от старости облезлая,
кто-то дверь забивал деловито.
Мать оплакивала дом осиротелый,
отец возился с перегнившею супонью,
косясь на мать, ругался то и дело
и гладил лошадь ласковой ладонью...

Вот мать моя

вошла в чердачный зев,
иконы бросила
(свидетель — вечер поздний),
потом, глаза испуганно воздев,
перекрестилась бережно на звезды.
И ставни — на крючок,
и двери — на засов
от сатанинских глаз
и от Христова ока...
Тоскует печка без угля и дров,
без хлеба стол печалится глубоко.
Не отмолила мать ни мужа, ни любви,
не выпросила мать ни хлеба и ни соли.
Куда ни кинь —
везде рубли, рубли...
А деньги не даются божьей волей.
Лежит Христос на чердаке в углу.
Прозрачный месяц спит над переулком.
А мать,
прильнув к оконному стеклу
не месяц видит,
а большую булку.
Отец нас прокормил бы —
будь живой,
и заработал бы
на хлеб и сахар,
да под вагонными колесами зимой
погиб отец мой —
бывший пахарь.
С получкой не придет уже отец.
В деревню б матери:
как раз хлеба поспели,
да горе извело ее вконец,
больное сердце приковав к постели.
Став с голодухи
и взрослей, и строже,
я говорю серьезно:
«Слушай, мать,
а если я учебники заброшу,
пойду работать,
чтоб не голодать?..»
«Нет, трудом твоим не прокормиться,
проку нету от такой плотвы,
вам — таким —
теперь велят учиться,
вот, сыночек, и учитесь вы.
Мы о школах знали понаслышке,
лет с восьми гоняли нас в поля.
Ты ж читаешь вон какие книжки,
может быть, пройдешь в учителя.
Ну а я определюсь в столовку,
буду мыть посуду и котлы,
тут большая не нужна сноровка.
А потом — куски там
и мослы...»

Только матери так экономны —

из каких-то неведомых сумм
мать купила мне к маю скромный,
но предельно новый костюм.
По соседям ходила с обновкой:
и у нас, мол, как у людей,
не подвязываемся веревкой,
не носили еще лаптей.
Говорила и чинно, и с толком,
утверждая Советскую власть:
«Виньке вон девятнадцать только,
а ученый — ну прямо страсть.
Не угнаться за ним, как пишет,
а читает — ну прямо поет.
Скоро будет учить ребятишек,
с этой осени и пойдет.
И костюм вот ему купила,
да не знаю, что за сукно...»
И соседи костюм хвалили
и, конечно, меня заодно...

2