Поезд. Бремя танцора

Александр Евсеевич сидел в своем кабинете за утренним чаем. Ничто так не располагало его к приятному расположению духа, как чашка замечательного элитного чая. Удивительная вещь, размышлял он неторопливо, такая малость, а может доставить столько радости. Захотелось ощутить себя английским лордом или, на худой конец, русским старорежимным помещиком. Дверь в кабинет резко открылась, и влетел Женя. Он швырнул на стол газету.

– Простите, что так резко вошел. Полюбуйтесь, что пишут в центральной прессе. Провинция, которая так богата талантами, либо выбрасывает их, либо убивает. Да-да, тут просто обвинительное заключение. На фамилию автора посмотрите – Варнавин. Ничего не напоминает? Начитавшись Кафки, очевидно, писал. Бред просто какой-то. Кстати, и по государственному музыкальному театру прошлись. Замшелое искусство, мёртвый сезон провинциальности. Это про вас. Яркий эксцентричный герой – это про него. Нашли героя. Кстати, Александр Евсеевич, я хотел бы ознакомиться с документиками некоторыми. Ведь у вас работала Оксана Стаценко?

– Конечно, конечно, – засуетился Александр Евсеевич, – я провожу, ой, извиняйте, не успеваю на приём к губернатору, сейчас позвоню….

25.

Загородный дом Рафика находился в ста километрах от города. Кругом был лес, и это вполне устраивало хозяина. С годами он привык ценить одиночество и вставать под пение птиц. К тому же сюда не так часто наведывалась налоговая инспекция, потому что он предусмотрительно оформил дом на родственника, живущего в Ашхабаде.

Рафик находил свое существование в рыночной экономике вполне сносным, к тому же он мог позволить себе помогать другу, которого всегда ценил. Он даже не мог понять до конца, что более всего ценит в дружбе с Баскаевым – его талант или своё участие в нем. После диалектических размышлений на подобные темы он всегда приходил к выводу, что, скорее всего, и то, и другое. Сегодня он захотел сделать что-то приятное и для любимого детища Баскаева, его театра и артистов. Он решил, что должен дать ребятам возможность выступить у себя в доме.

В большой зале шли приготовления. Даже сделали декорации, хотя все понимали, что «Золото Колаксая» – это не завершённый спектакль.

– Спасибо, Рафик, что ты нас понимаешь, – прочувствованно говорил Коля.

– Не стоит благодарностей. Вы так давно не выступали, мне будет приятно оказать вам такую маленькую услугу, – почти торжественно отвечал Рафик, про себя думая: «чёрт, как же все-таки приторно это звучит».

– Катя будет играть Марину. Вместо Ларисы. Знаешь, ведь она нашлась. Её нашли через два дня на дороге, она ничего не помнила, и вот только последние несколько дней стала вспоминать свое имя, но о том, что с ней произошло, все равно не помнит, и сейчас лежит в больнице.

– Много совпадений. Не буду тебе сейчас ничего говорить, чтобы ты не расстраивался. Думай о спектакле.

Коля надел жёлтые просторные шаровары и прозрачную белую тунику. Веки оттеняли золотые тени с чёрными стрелками. Импровизированный занавес открылся, действо началось. Золотой дождь лился с потолка, переливаясь в свете фонарей. Вместо прожекторов были старомодные фонари, которые освещали сцену тусклым желтоватым цветом. «Танцующие в темноте», подумалось Рафику.

«Что мы, собственно, понимаем в искусстве, если не умеем его творить так, как эти бедные актёры? Мы можем только потреблять. Но можем ли до конца почувствовать дрожание руки или неверный шаг? Вот сейчас Коля перестал нервничать и полностью отдался движению. Для него перестал существовать этот злобный мир, где убивают самых талантливых, где за мечту необходимо бороться ежесекундно. А ведь он счастлив на сцене. И Катя, такая чистая, тонкая, в чёрно-красной тунике. Я должен помочь этим ребятам. Ради тебя, Лёня». Он сам не знал, почему обратился с последней фразой к своему другу.

…Катя стирала грим с обессилевшего Коли. Он полулежал на кресле, укрытый полотенцем. Рядом на небольшом диванчике сидел Рафик. Когда они остались одни, Рафик начал быстро говорить: