Поезд. Бремя танцора

Женя размахнулся и резким движением прочертил линию по тыльной стороне своей руки. Тонкая ткань разъехалась и стала намокать. Колю охватили оцепенение, какая-то вялость и апатия. Женя со своей холодной улыбкой продолжал полосовать методично свои руки. Потом он стал нервно хихикать, и, наконец, хохотать. За дверью снова собралась публика, уже достаточно настойчиво пытавшаяся открыть дверь. В конце концов, дверь поддалась и с треском распахнулась. Мысль у Коли вернулась в прежнее состояние, и он почти побежал, расталкивая охающих девиц. Олеся стояла в коридоре, помогла ему найти свою куртку и ботинки, наградив его сочувствующим взглядом.

Только на улице, пробежал квартал, он остановился и огляделся по сторонам.

37.

– Принесли газеты.

Рафик понимал, что скрываться на даче от мифического Жени – глупо, смешно, нелепо. Но Корсуков жестко предупредил, чтобы они не высовывались. И потекли мучительные дни ожидания. Для Рафика такое времяпрепровождение, по меньшей мере, было странным.

Он привык быть в гуще событий, тем более, с приближением нового года ситуация становилась все более смутной и неопределённой.

В России так всегда – не знаешь, чего ждать от ёлочной суеты. Предвыборная истерия, которая выливается на головы избирателей со страниц газет и телевизионных экранов, планомерно подводит к тому, что поставить «галочку» напротив нужного кандидата есть чуть ли не главное дело жизни. Вся эта чехарда интересовала Рафика с сугубо коммерческой точки зрения.

Даст ли новая власть жить, или снова начнут искать «законные» пути зачистки рядов строителей капитализма? Ему, с его маленьким сектором рыночной экономики, бояться было нечего, но быть в курсе событий, вовремя уловить за смутными обещаниями настоящий смысл – было просто первейшей обязанностью.

Так и проходили их дни пребывания на даче с Колей. Внизу, в вестибюле, сидели люди Корсукова, которым, по мнению Рафика, даже нравилась такая «ненапряжная» жизнь.

Два молоденьких лейтенанта в глубине души считали верхом глупости охранять этих двух совершенно не похожих друг на друга людей. Рафика они уважали, потому что чувствовали за ним силу, прекрасно сознавая, за чей счёт они здесь живут.

Неврастеничный Коля вызывал в их душах чувство иронии. По их мнению, это был бесполезный для общества человек.

Если Рафик, закованный в рамки вынужденного безделья, продолжал слушать новости, звонить по телефону, выходить в интернет, то Коля вставал поздно, бродил по дому с потухшим взором и кругами вокруг глаз, пил чай, снова заваливался на диван, чтобы поставить кассету с очередным боевиком, лишь иногда пытался делать разминку. Книги и газеты обходил стороной, всем своим видом показывая абсолютное равнодушие к происходящему. Из литературы признавал только странную папку с выпадающими оттуда постоянно измятыми листками бумаги, да ещё крутил в руках видеокассету с затёртой наклейкой. Видимо, это была единственная кассета, где не было звуков стрельбы и кровавых пятен во весь экран.

Единственное, что умиляло и казалось странным, это было то, что Рафик и Коля находили темы для бесед.

– Я все-таки не понимаю, зачем его было убивать?

– Совершенно нелепый вопрос, – Рафик пил кофе, одновременно просматривая газету.

– Почему?

– У меня сложилось такое впечатление, что ты совершенно не ориентируешься в жизни. Если убивают – то уже не спрашивают – зачем. По всему видно, мы так этого никогда не узнаем до конца.

– Но я же хочу понять!

– Ты хотел понять – и сам чуть не стал преследуемым зайцем.

– Что же теперь, всего бояться?

– Пойми, с этим разберутся без тебя. Мы приложили максимум усилий, чтобы что-то понять. Кое-что поняли. И они тоже поняли.

– Ты прав. И прав был Лёня. Пришло время госпожи Серости. А с этим сложно бороться.

– Да пойми же! Я совершенно не против того, чтобы люди занимались искусством, – неожиданно вспылил Рафик, тут же пытаясь взять себя в руки, – но такие люди, как Лёня… Они сейчас не ко двору, что ли. Он пытался рассуждать о глобальных вещах – жизнь, смерть, деньги, бедность, любовь. А люди заняты только одним – выживанием. Им это не нужно. Человек приходит после работы и валится на диван, словно выжатый лимон. Включает телевизор. А там – политика, попса, мыльные сериалы. И ему становится хорошо. Он понимает, что живет, как все вокруг.

– Это просто стадность!

– Вот! Что толку кричать? Его спектакли мне нравились. Они были непонятные, странные, иногда шокирующие, но я потом выходил из зала и понимал. Не сразу – нет! Через какое-то время. Что дело не в каких-то там движениях, музыке, даже сюжете – вообще не в этом. У меня такое чувство, что мысль, которую хотел нам передать Лёня, вообще не может выразиться словами. Да и понимал ли он до конца, как у него это получается. Я не какой-то особенный. Но другим – в подавляющей массе – это не нужно. Люди не хотят напрягаться и думать. Так жить проще и удобнее.

– Если бы не было таких людей, как Лео, мир погряз бы в пороке, лжи и безвкусице…