Поезд на Иерусалим

Голос, но бесплотный, беззвучный. Живой смысл пронёсся по лучу, потрепал Леону по щеке и растворился в солнечных зайчиках.

Она ещё не успела ничего понять, как позади звякнул сигнал нового сообщения. Слегка ошарашенная, Леона вернулась к экрану.

«Почему?

Леона, я всё думаю, как такое могло случиться. Если есть высшая справедливость, отчего должны умирать замечательные люди. Профессионалы, от которых зависят сотни жизней. Неужели этой высшей силе не жаль хотя бы их. Для чего она допускает это. Томас.»

Голова снова была ясной. Леона усмехнулась: разъяснять ей всегда было в радость. Пусть даже она сама поняла верный ответ только сейчас.

«Здравствуй, Томас! Конечно же, для того, чтобы верным друзьям профессионалов пришлось перенимать опыт и разбирать сканированные черновики. Ты же окажешь мне такую услугу, раз предложил помощь? Это будет настоящим спасением, их слишком долго перерисовывать.

Так вот, о спасении. Скажи, ради чего гибнет канарейка в шахте? Разве не достаточно будет ей пропеть разок-другой? Представь себе: маленькая птаха щебечет посреди грохота забоя. Скачет, пищит. Кто заметит её? Нет, к сожалению, чтобы другие жили – хоть одна канарейка должна умереть.

Жди сканов к вечеру, рассчитываю на тебя.»

Сколько ещё людей задаётся тем же вопросом? Немного подумав, она скопировала текст, там-сям обрезала и кинула в ленту фейсбука. Так в реку швыряют монетку.

«Вот и ещё одна маленькая сумочка собрана», – довольно прошептала Леона и закрыла ноутбук. Пока что ей предстояло долгое путешествие на кухню за свежей чашкой чая.

Она сидела перед заварником в сонном ожидании, потихоньку забывая, зачем пришла, и тут раздался звонок в дверь. Оказалось – соседка.

– Здравствуйте, я прослышала про ваш случай, пришла вот вас поддержать, – полузнакомая женщина ставила на пол прихожей корзинку фруктов, а Леона пыталась вспомнить, что это за человек-то такой. – Пожалуйста, держитесь, оставайтесь сильной! Мы все вас очень любим, весь район только о вас и говорит…

Ваза. Точно.

Золочёная вазочка под древний Китай, один из памятных ученических подарков. Очень понравилась этой соседке, когда та забегала на Рождество. Леона протопала на кухню и сняла фарфоровую красавицу с полки. Вручила растерявшейся гостье.

– Не волнуйтесь! Забирайте! Я – как бы вам сказать? – в настоящее время пакую вещи. Буду только счастлива, если и эта вещица найдёт свой уголок.

– Вы… переезжаете? О, поняла! – обрадовалась женщина. – Какой-нибудь курорт? Смена климата должна благотворно повлиять, не так ли?

– Да, да. Смена климата. Именно она.

Закрыв за ней дверь, Леона хрипло засмеялась, будто над удачной шалостью, и слёзы выступили на глазах только когда смех перешёл в кашель.

Пошатываясь, она пошла наверх, к сканеру, к своим недособранным идеям, к развевающимся шторам, впускающим солнечные брызги. Теперь она была уверена, что всё делает правильно.

***

Теперь она знала, что её последний сон будет похож на те длинные детские сновидения, в которых был только покой, осенённый мерцанием луговых цветов в густом неслепящем свете нездешнего дня.

А потом он перестанет быть сном.

Ветвится

Двое сидят в вагоне друг напротив друга. На столике между ними – кажется, поле для настольной игры.

Окно закрыто – но занавески чуть колышутся, как будто не перестаёт течение воздуха.

Один – лет тридцати на вид или чуть больше, одет неброско. На лице – безмятежное удовольствие. Такое бывает у туристов, едущих на курорт. Второй лишён печати возраста. На нём униформа, ни пятнышка. Проводник? Руки в белых перчатках лежат на столе. Он делает жест. На поле вспыхивает точка. Другая, третья, ещё, ещё…

Точки, связанные путями. На некоторых дремлют фишки. Но где же кубики? Не видать. Вот белый снова двинул пальцами – от одной из фишек побежал синий огонёк, зажёг следующую точку и замер. Следом протянулась линия, ветвь. Сразу видно, живая: горит тем же синим.

Свечением линий расцветает на поле дерево, неторопливыми букашками ползут по нему фишки.

– Вот здесь ты хорошо увернулся. Многие срезались в те годы именно на зависти: одни жаждали приобретать, другие, более чувствительные, горько обвиняли первых. – Белый перебирает пальцами воздух, одна из ветвей наливается силой, остальные приглушены. Пассажир с любопытством разглядывает поле.

– Не помню… А! Так я занят был до какой степени, мне вообще было не до того, чтоб на других оглядываться. Сейчас даже вспомнить удивительно. – Он откидывается на спинку сидения, прикрывая глаза на глубоком вдохе.

– Казалось бы, что такое спешка? А тогда она меня поглощала, небо с овчинку казалось. Выходит, это было хорошим путём? Я тогда переживал ещё, что всё наоборот – по ощущениям душу будто в трясину засасывало.

Проводник одобрительно кивает:

– Да, это был неплохой путь! Вспомни, что тебя так загрузило: ты подыскивал себе в работники людей бедных, но талантливых, выписывал им больничные, вёл документы по-честному. Масса отчётов, проверок, но при всём этом ты не забывал подавать нам весточку каждый день.