Поезд на Иерусалим

– Заключение врача, да. Приложишь к петиции. Ну не убивайся ты так, хватит и того, что я, э-э, немножко убилась! – Леона усмехнулась на этот раз совершенно искренне. Но Марианна, конечно, не нашла это смешным и заплакала уже в полную силу.

– Ну что ты такое говори-ишь… Ох, Леона, ты всегда была такой, такой… Не как нормальные люди, ох, извини пожалуйста, я не это хотела…

– Такой, как канарейка в шахте. – Она снова попыталась сострить. Но это только вызвало новую бурю всхлипов.

– Леона, милая, прости меня за всё-о… Пожалуйста, обещай, что ты приложишь все усилия. Пожалуйста, очень тебя прошу, ты нам так нужна. – Марианна схватила её за плечи и жалобно взглянула снизу вверх. – Ты незаменима! Томас просто не в состоянии организовать всё как следует, и он совершенно не пробивной. Да и я – сама знаешь. Вот с тобой детям весело, всегда у твоих питомцев призы по естественным наукам, и все эти хорошие характеристики… То есть я не хочу сказать, – она осеклась. – Дело совсем не в работе. Хотя школе, конечно, придётся туго. В голове не укладывается.

– Школе сейчас в любом случае придётся туго, – заметила Леона с горечью, представив, как ремонтники разносят перекрытия здания. – Но за естествознание не волнуйся. Я уж позабочусь о том, чтобы мой опыт не пропал просто так. Ладно. Ты разбирайся, а я уже, пожалуй, поеду. Извини, что всё так поспешно. Я тебе пришлю все-все наши старые фотки, обещаю. Пока-пока.

Вчера, готовя эти документы, Леона до вечера сидела за ноутбуком с пачкой сендвичей. Когда поднялась из-за стола, то едва сумела размять затёкшую спину. Давно она так не работала… Дышалось даже тяжелее обычного, сдавливало виски. Но поющая внутри струна подсказывала: она справится. Нужно только не потерять ритм.

***

Мезотелиома лёгких не появляется просто так. Причина однозначна: асбест. Прогноз однозначен: неизлечимо.

Асбест десятилетиями незримо соседствовал с населением старинных филадейльфийских школ. Во время капитальных ремонтов его потревожили, и он отплатил с лихвой. Никто об этом не знал, не проводил замеров. Если бы Леона не заболела, кто знает, когда вскрылось бы! Тогда, во врачебном кабинете, она тоже пошутила про канарейку в шахте. Вместо ответа доктор с сомнением покачал головой и предложил успокоительных капель. Предложил лечь в больницу. как можно скорее. Дал памятку-список: какие вещи нужно собрать.

Леона поблагодарила, взяла этот листок и вышла из корпуса с твёрдым намерением вернуться сюда только на носилках. Изнурительной долгой химиотерапией можно выгадать несколько месяцев бонусом к оставшемуся полугодию. Обменять короткий остаток жизни на уменьшение болей. Он не так сказал, этот добрый накрахмаленный доктор, он выдерживал заботливый, оптимистичный тон. Только вот смысл от тона не меняется.

Зубная щётка, тапочки… Какая скука! Ей нужно собрать совсем другое.

Нужно просто сделать большую уборку. В ритме танца, как в юности: она ставила на полную громкость кассетник и вприпрыжку бегала по комнате, рассовывая разбросанные вещи по коробкам и полкам.

Потом, не сбавляя темпа, таким же лёгким вальсом умчаться из дома прочь.

***

Леона припарковалась за пару кварталов до канала. В голове всё крутились оброненные Марианной слова: «Ты всегда была такой…». Странной, не так ли? Да, удивление, неожиданность – вот, что она приносила с собой, куда бы ни шла. Техническая специальность, блестящее будущее – и вдруг учитель; дочь итальянских эмигрантов – и вдруг физика, но вместе с тем, конечно же, и живопись, и театр. Она всегда добавляла в опыты по естествознанию капельку искусства и метафоры. Логичная, цепкая – и тут же религиозность, да не обычная, а восточной традиции. Здесь, у набережной, зажатый деловитыми двухэтажками, ещё с девятнадцатого века жил храм русских моряков.

Вечером она придёт туда в последний раз. А пока – стоит прогуляться. Один день подарить себе.

Она медленно шагала по любимым местам – аллея, площадь, бронзовый индеец с бизоном – и вбирала знакомые впечатления. Разглаживала до ясности и паковала в память, как будто можно было взять их с собой. Одышка мешала, и Леона остановилась перевести дух возле памятника сбитому самолёту: настоящий аппарат, врезавшийся в землю. Металл избит и перекошен страшным ударом, настоящий труп – но странным образом целое стекло. За ним, внутри – крошечная оранжерея. Символично. В школьной оранжерее она как-то раз пошутила с классом, мол, вы поливаете растения, а я – вас…

Река куда-то путешествовала. Уходила вдаль, как уходит железнодорожное полотно. Закатные блики отпечатывались на водном тракте, словно следы быстрых ног небесного вестника.

Леона пробыла в храме допоздна и вышла уже в медленные весенние сумерки. Вечерние тучи стекали вниз по стеклянным бокам высоток. Чайка расчертила небо острым полумесяцем крыл и растаяла.

Пора прощаться, река.