Поезд на Ленинград

– Получил. И сказали мне, что в этом поезде будет ехать человек, который… цитирую… – И он произнес почти по слогам, медленно: – «Вложил в руки медсестры шприц с кровью тифозного больного».

– Ах, ну вот же! – обрадовался Белов, хлопнув тыльной стороной ладони по записке. – Я битый час об этом толкую, а вы знали! Зачем же молчать?

Но Грених, проигнорировав слова Феликса, продолжил, глядя почему-то в окно:

– Что скажете на это, Виноградов?

– Что я могу сказать? Это клевета! – возмутился тот, прокричав со своего места.

– Мог ли этот звонок быть связан с… Лидией Месхишвили? Вы ведь знакомы с убитой?

– Как я уже говорил, она работала в поликлинике, где я служу главврачом, – терпеливо ответил Виноградов.

– Вы, кажется, хирург?

– Да.

– Значит, заведуете Кремлевской поликлиникой?

– Очевидно, – скривился Виноградов.

– А еще вы бактериолог, – продолжал Грених допрос.

– Да, – ответ Виноградова последовал не сразу.

– А еще вы оперировали Сталина, когда у него обострился аппендицит.

– Да, это так, – ответил Виноградов после трехсекундной паузы.

– И вынимали пули Фанни Каплан из тела Ленина.

– И это было. – Виноградов сделал паузу в десять секунд. Феликс смотрел, как Грених после каждого ответа незаметно загибает пальцы, отсчитывая длительность пауз.

– Вы убили Фрунзе? – Умел профессор рубануть вопросом так, что оппонент некоторое время не мог прийти в себя.

Главврач Кремлевской поликлиники молчал. Пауза стала такой длинной, что у Грениха не хватило пальцев. Он посмотрел на Феликса неожиданно веселыми глазами и развел ладони, молчаливо приглашая разделить с ним удивление.

Глаза Белова расширились от такого заявления, он раскрыл рот, хотел было возразить, но сдержался, опустил взгляд в колени и застыл в этой позе, напряженно пытаясь понять, что мог знать о Виноградове Грених и не собирается ли он вместе с чекистами навешать на него и того, что он не совершал.

Феликс был за справедливость, но против того, когда даже самого последнего негодяя обвиняли в том, чего он не делал. Из всех отрицательных сторон человеческой натуры – желание свалить что-то на кого-то было самым омерзительным.

– Сочетание эфирного наркоза и хлороформа… – начал было оправдываться доктор, но Грених почему-то его тотчас прервал:

– Это к нашему делу не относится. Вы спасли жизнь Сталину. Не могу, опираясь на хронологию событий и сухие факты, простите, то же самое сказать про Ленина и уж тем более не скажу про Фрунзе. Но из трех этих событий следует, что девочка, в руки которой вы вложили шприц с тифом, кажется, ошиблась с лагерем. Она думала, что действует во имя свободы… – Профессор оторвал локти от колен и, со вздохом откинувшись спиной назад, посмотрел прямо в глаза Белову. – Что же на самом деле?

Феликс сжал кулаки. Он знал, что Фрунзе умер сам, он изучал и это дело, выяснил все его тонкости. Но сказать об этом сейчас нельзя, иначе он все испортит.

– Я не понимаю, о чем вы, – спустя несколько минут тишины отозвался доктор потерянно. И этот его тон царапнул сердце Феликса.

– Товарищ профессор! – рявкнула со своего места Фима. – Вы с Беловым сговорились, что ли, а? Тут всех дразнить забавы ради! Развлекаетесь? Что значат эти ваши туманные поползновения? Говорите прямо! Вы сейчас доктора обвиняете? Какая у вас цель?

– Моя цель – найти человека, который из трусости утаивает правду.

– Опять туман! – вознегодовала Фима. – Кто этот человек?

– Я не знаю, – горестно вздохнул Грених.

– А кто знает? – Фима поднялась и опять пересела на спинку сиденья, чтобы лучше всех видеть. – Почему вы решили, что он среди нас?

– Это только предположение.

– Хорошенькое предположеньице! – усмехнулась девушка, глядя на Белова и внезапно ему подмигнув. – Вы его сделали, это самое предположение, и мы теперь едем с двумя трупами в вагоне. А что, если один из них и есть тот, кого все ищут?

Точно! Так и есть. Белов поднял на нее глаза. Молодец девочка, умно, очень умно сказала.

– Я рискну предположить… – начал осторожно он, не отрываясь взглядом от Фимы.

Она смотрела в ответ с каким-то потеплевшим и удивительно симпатичным лицом, которое не портил даже лиловый след на скуле, эти обкромсанные пряди волос, торчащие кое-как. Поначалу Фима казалась неукротимой львицей, такой ярой, настоящей красноармейкой, если можно так называть девушек, которые воевали наравне с мужчинами в Гражданскую войну или – еще лучше – которые состояли в женских батальонах смерти подобно Марии Бочкаревой[15]. Но с этим нежным выражением, внезапно появившимся на ее лице, она напоминала скорее кавалерист-девицу Надежду Дурову[16]! Лицо у Фимы раскраснелось, щечки пылали, как яблочки, яркие голубые глаза сияли, как звезды, – вот что способна сотворить с человеком улыбка.

– И? – Она махнула рукой, приглаживая короткие волосы жестом таким соблазнительным, что Белов еще некоторое время продолжал на нее смотреть, не слыша вопроса и позабыв, о чем он думал минуту назад. Пред ним был самый очаровательный агент уголовного розыска из тех, что он встречал.