Поезд на рассвете

Делал это Сердюк всевозможными способами, но главным образом — в собственной хитрой мастерской, загадка которой понемногу раскрылась для Юрки. Да никакой тут загадки не было, если чуток вникнуть. Просто халтурил Сердюк направо и налево, частную лавочку завел — вот и весь секрет. Утюги, плитки, разную бытовую мелочь, а кроме того — радиоприемники и, понятно, швейные машинки тащили Сердюку в ремонт его многочисленные клиенты, которые уверовали, что «по блату» Николай Иванович сделает быстрей, лучше и дешевле любой государственной мастерской: там твою вещицу забулдыги, того и гляди, потеряют или пропьют. Не стеснялся Сердюк и сам ходить по домам, по своим знакомым, соседям и приятелям знакомых, — ремонтировал, переделывал, подновлял, что попросят; менял, прятал под штукатурку, надо — протягивал по двору электропроводку. Во всем этом, ничего не скажешь, он был мастак. Часто Сердюк покупал по дешевке, а то и брал задарма, в придачу к плате за свою работу, неисправные, запоротые неумелыми владельцами бытовые приборы и радиоприемники, быстро их подлаживал, подкрашивал и выгодно сбывал через проверенных помощников — несколько таких крутилось у него на побегушках, пройдохи еще те. Чтобы в них не утухло усердие и не улетучилась верность ему, Сердюк время от времени подкидывал обязательный в коммерческих делах магарыч — ставил дружкам в летней кухне бутылки две-три, сам к ним присоединялся, — они и радехоньки были, и опять старались по первой же просьбе угодить, услужить благодетелю.

Устраивал Сердюк застолья и совсем другого уровня, для птиц другого полета. В конце недели, под выходной, к нему охотно приходили гульнуть на полную, «без тормозов», подальше от глаза бдительных жен, особенно дорогие приятели — давние, как понял Юрка, завсегдатаи дома: высокий седоватый директор универмага; тучный, бочка бочкой, сколько ни пьет — все мало, заведующий промтоварной базой со своим молчаливым товароведом; средних лет красавец, весельчак и анекдотчик — начальник автобазы, у него была собственная «Победа»; лысоватый главврач районной больницы с толстыми волосатыми руками; и непременно — директор вокзального ресторана, в котором работала Ирина Ивановна, — медлительный и важный, он употреблял только армянский коньяк. Приглашали и угощали их, конечно, неспроста и не за спасибо. Все они были нужны Сердюку, его сестре и друг другу. Используя надежный блат с ними, при их содействии и участии Сердюк постоянно что-то доставал, толкал и переталкивал, обтяпывал, крутил и проворачивал. И тоже, надо полагать, каждому шел положенный приварок. Если работа в мастерской уж очень отвлекала Сердюка, мешала обстряпать какое-нибудь срочное дельце, срывала выгодную халтуру, — он хлынял к понимающему, своему человеку — главврачу с волосатыми руками и брал больничный лист на неделю. В случае надобности не упускала такой возможности и Ирина Ивановна.

Сколько зашибал Сердюк на стороне — было тайной. Из «левых» денег он не давал жене ни копья, зато требовал с нее отчета за каждый истраченным рубль и кривился, как от касторки, подолгу бурчал, если она покупала что-нибудь сыну. На Юрку он вообще стал глядеть волком, не терпел его даже за обеденным столом, — не садился есть, пока Юрка не уйдет из кухни…

Так и жили они в богатых сердюковских хоромах — совершенно чужими для отчима людьми, словно бы временными бесправными квартирантами, с которыми мирятся до поры, но в любую минуту могут вытурить за дверь. Мать — как только ни подлаживалась под характер Сердюка, чем только ему не угождала. Не отвечала на грубости, сносила обиды. Все делала во дворе и по дому, все перестирывала и перемывала, смахивала с полированной мебели каждую пылинку, по воскресеньям протирала окна, трясла и влажным веником да щетками чистила ковры, — Юрка ей помогал, как умел. На зиму насолила в бочках помидоров, огурцов, капусты, запасла всякого варенья, повидла, маринадов; полки в просторном погребе под летней кухней уставила крепко закупоренными банками компота из вишен, слив, груш, яблок, — все это у Сердюка было свое, огород и сад родили обильно. Мать вставала чуть свет — сготовить свежий завтрак, погладить мужу рубаху, собрать его на работу, еще и успеть что-нибудь по хозяйству. Вечером Сердюк на порог — она уже хлопочет ради него. Пьяный пришел, не ворочает ни языком, ни ногами — разденет, уложит на кровать, потом приведет в божеский вид помятый, заерзанный костюм, оботрет и смажет кремом заляпанные туфли… Но Сердюк вечно был чем-то недоволен, выговаривал жене по всякому пустяку, донимал ее нудными назиданиями, однообразными упреками, дурными капризами, оскорбительной грубостью. Юрка уже стал думать, что Сердюк только для того и женился на его матери, чтобы ему было над кем издеваться, на ком вымещать свое раздражение, непонятную озлобленность, откровенное недовольство всем подряд — окружающими людьми, порядками на работе, в городе, вообще в нынешней жизни.

— Мам, — осенило как-то Юрку, — а где он был во время войны?.. Ну… Сердюк. Не полицаем служил у немцев?