Поезд на рассвете

Издалека, из-за туманного горизонта, глубокими балками и зарослями колючего степного терна подкрались декабрьские метели да морозы. Все кругом загрузло в снегах; они напоминали Юрке жестокие заносы военной поры, а глуховатая, отшибная улочка, на которой стоял сердюковский дом, — тихую зимнюю улицу далекой Устиновки. Только на той он чувствовал себя по-другому: та была родная…

Во дворе и перед калиткой Юрка старательно расчищал по утрам стежку. Сделав эту нетрудную, веселую для него работу, он ставил в сарай метлу и лопату, набирал ведро угля и немного дров, нес в дом и растапливал большую печь — ту, что обогревала сразу три комнаты; кухонную — пораньше, едва только встав, — отчим разжигал сам. Потом Юрка кормил рябого пса по кличке Дозор и отвязывал его — пускал побегать, разогреться после длинной и холодной ночи. Дозор носился по саду, кидался мордой в сугробы, хватал пастью сыпучий снег, опрокидывался на спину, снова вскакивал, возбужденно лаял и с разгона, озорно налетал на Юрку, в котором давно признал друга. Играли они так, лишь когда не было дома Сердюка. Обычно же, если Сердюк видел, что Дозор ластится к Юрке, он орал на собаку и бил ее по носу кулаком… Юрка никуда не спешил — занятия у него начинались во вторую смену, половину заданных на дом уроков он успевал выполнить накануне, с вечера, — так что позволял псу набегаться вдоволь.

В окне появлялась мать: стучала по стеклу, махала Юрке — звала завтракать. Она уже больше месяца не работала, безотлучно была дома, и Юрка немного успокоился, внушил себе, что все обойдется благополучно: минует  э т о, и мать перестанет болеть, а у него появится брат или сестренка. От матери он знал, что  э т о  наступит в декабре, и даже хотел, чтобы  о н о  произошло как можно скорее, но все равно боялся декабря, т о г о  дня. После уроков он спешил к матери, не чая застать ее дома, опасаясь неведомой беды.

В середине второй декабрьской недели, перед началом занятий, между сменами, Юрку на школьном комитете приняли в комсомол. Юрка думал — не дождется конца уроков. Едва высидел шесть часов. С последним звонком — хвать портфель, пальто и шапку на себя — и полутемными улицами, скользя, спотыкаясь, подался домой. Скорей рассказать матери, как проходил комитет, о чем спрашивали, как он отвечал, — и услыхать ее похвалу. Кто же еще так за него порадуется, как мать?.. Прибежал и… наткнулся у ворот на длинный ЗИМ — «скорую помощь». В машине сидел только шофер. Калитка была распахнута, дверь веранды — тоже настежь.

Мать Юрка застал уже в прихожей, у вешалки с одеждой. Перед порогом, безучастно и молчаливо, стояли две женщины в пальто поверх белых халатов. Собраться матери помогала соседка; ни отчима, ни Ирины Ивановны дома не было.

— Ой, Юрик! — обрадовалась мать; она смущенно и неловко — потому, наверное, что здесь были чужие, — одной рукой прижала его к себе. — Как хорошо, что ты пришел, господи. Еще минутка — и меня бы увезли… я бы тебя и не увидела. Успел, как хорошо… Ну… до свидания, сынок. За меня не волнуйся. Я скоренько вернусь. Теперь уже все… закончится, и мы будем хорошо жить. Вот увидишь.

Мать набросила на голову теплый платок, соседка взяла ее под руку, Юрка пристроился с другой стороны, и они пошли к машине.

— Будь тут молодцом, — приостановилась мать у калитки. — Старайся в школе. Хорошенько учи уроки… Слушайся Ирину Ивановну.

— Ладно, — пообещал Юрка.

— Она тебя не должна дать в обиду. Все-таки душа у нее добрая… А потом посмотрим, как нам дальше жить… До свидания, сына.

— До свидания, мам…

Соседка тоже села в машину — сопроводить мать в родильный дом и забрать оттуда ее одежду.

Глухо бухнула дверца ЗИМа…

Это было в среду… Да, он навсегда запомнил: мать увезли в среду. Назавтра, утром, они с Ириной Ивановной собрали передачу и подъехали автобусом к тому роддому на горе, за высокой железной оградой, — трехэтажному, с большими окнами и широким парадным крыльцом. В коридоре, перед приемным покоем, дежурная нянечка взяла у них передачу, но сразу предупредила, что больная к ним не выйдет, если хотят — пусть подождут от нее записку. Они подождали. Записка, на половинке листа, содержала всего три строчки:

«Спасибо, что пришли. Не беспокойтесь, ничего страшного нет. Врачи говорят — все будет нормально. Крепко целую».

— Она просит подойти к окну… Второй этаж, со двора, третье слева, — сухо отбарабанила нянечка.

По асфальту, очищенному от снега, они обошли здание и увидели в окне мать. Лицо у нее было бледное, изможденное — спала ли ночью хоть немного? — но она улыбалась и ободряюще им кивала, стараясь каждым знаком, каждым жестом убедить их, что все будет хорошо, ведь врачи в этом не сомневаются, и она им верит.

В субботу вечером мать умерла…