Поезд ночных теней

«Много зла произойдёт». Перед внутренним взором Флинн прошли их ночные разговоры с Пегс, веселье за ужином в столовой и виды совершенно незнакомых стран. Она будет скучать даже по занятиям.

Над стеклянной крышей перрона плотным покрывалом лежала ночь. Перрон и пути заливал серо-голубой свет.

– Сегодня вечером нам нужно ещё кое-что уладить, – обратился Даниэль к павлинам. – В полночь Всемирный экспресс отправится дальше. Поднимайтесь, пожалуйста, в поезд и ведите себя спокойно.

Толпа учеников бросилась к составу. Не дожидаясь, пока к ней подойдут Пегс и Касим, Флинн юркнула в спальный вагон персонала, промчалась по коридорам вперёд и скользнула к себе в купе.

В маленькое помещение падал ярко-белый свет вокзального фонаря. Флинн увидела себя здесь вместе с Пегс, Касимом и Фёдором в свой первый субботний вечер. Она вспомнила хихиканье и похрапывание Пегс и тихий стук Якуба в дверь купе. На краешке кровати висела шаль, которую она прошлой ночью отдала Фёдору. Значит, Фёдор заходил, чтобы вернуть её.

Флинн кусала дрожащие губы. «Смелей вперёд, ничего не страшись!» – ободряла она сама себя. Чтобы за сборами её никто не застиг врасплох, она заперлась изнутри. Вытащив из-под письменного стола кожаный портфель, подаренный Даниэлем, она побросала туда всё своё добро: блокноты для записей, ручки, принадлежавшую Йонте деревянную фишку для игры в нарды, его книгу и открытку от него. Взяв пачку сделанных Оллином фотографий, небрежно валяющуюся среди модных альбомов Пегс, Флинн выбрала из них одну, где смеющиеся она, Пегс и Касим стояли у автомата со сладостями. Фотографии Фёдора не было, но ничего – ведь его скуластое лицо и суровый вид она будет помнить даже тогда, когда всё остальное в её жизни поблекнет и сотрётся из памяти. Она вложила фотографию в «Тёмные легенды поезда», проследив, чтобы ни одна страница в книге не помялась, и, защёлкнув портфель, забросила его за плечи.

На оборотной стороне другой фотографии она оставила Пегс маленькую записку:

«Прости, но мне нужно уйти. Не беспокойся обо мне. Время в поезде, проведённое с тобой и Касимом, было самым лёгким с тех пор, как исчез Йонте. Но, похоже, в нашей семье, к сожалению, принято исчезать…

P.S.: С Оливером Штубсом не связывайся. Он идиот».

Пальцы у Флинн дрожали. Стержень её серой ручки прокалывал плотную бумагу. Она взяла ещё одну фотографию – ту, что показывала серебряную дверь в кабину паровоза, – и написала на ней записку Фёдору:

«Когда Катенька станет балериной Большого театра, я приду посмотреть её самый первый спектакль. Я выложу все свои деньги, куплю билет в ложу и буду хлопать ей громче всех.

Обещаю».

Флинн кусала губы. Ей хотелось добавить что-то вроде «Найди меня там в ложе!» – но разве можно требовать от Фёдора, чтобы через пять лет он обыскивал все ложи Большого театра?

Флинн, дрожа, вздохнула. Ей хотелось самой попрощаться с Фёдором – обнять его, прижать к себе и услышать, как у него бьётся сердце. Но так не получится. Он никуда её не отпустит.

Прикрепив первую фотографию к манекену Пегс, а вторую на шаль, Флинн вышла из купе. Перед ней по-прежнему стояла задача спасти Йонте. Только теперь каким-то другим путём.

– Я тигрик, – бормотала Флинн, придавая самой себе храбрости. – И моим великим делом будет покинуть Всемирный экспресс, пока я его не уничтожила.

Она закуталась в старое потрёпанное пальто из купе с бесхозными вещами и, быстрым шагом выйдя из вагона, спустилась по металлическим ступенькам на перрон. Там никого не было. Над поездом-интернатом сгустились тишина и темнота, словно его давно закрыли и все павлины разъехались. Только далеко в конце состава, у обзорного вагона, что-то сосредоточенно обсуждая, стояли Кёрли и Фёдор. Рядом с ними рабочие в комбинезонах додраивали последнюю крышу.

Никто из этой четвёрки не заметил Флинн, когда она бежала по перрону вдоль высоких вагонов в сторону паровоза. Она в уме считала шаги, их приходилось больше семидесяти на каждый вагон и больше пяти на каждое из широких тёмных окон в них. Из чайного бара и комнаты отдыха наружу прорывались громкие оживлённые голоса павлинов. Свет широкими прямоугольниками заливал перрон, на котором всё было серым и пахло расставанием.

Приглушённый толстыми оконными стёклами, раздался высокий голос Пегс:

– А где же Флинн? Она выглядела такой бледной.

Флинн, втянув голову в плечи, прошмыгнула в тени вплотную к вагону. У неё всё болело – и одновременно потеряло чувствительность, как в те дни, когда исчез Йонте.