Поезд Ноя

– Правильно! Сумели победить и вытеснить! Сменили шило на мыло. Только мыло-то оказалось еще более скользким! – Путятин заволновался. – Зачем ходить по земле, если в виртуалиях можно летать? Зачем учиться и делать карьеру, когда на экране ты без того король и бог? Человек на победах вырастает, на преодолении, а какие у инсайтов преодоления? Самые что ни на есть пшиковые. Зато удовольствий – море разливанное! Ты сам вспомни, какой куш тебе предлагали за фэновские сценарии! Программисты-сюжетники рокфеллерами становились в считанные дни! Книги – на свалку, дела – по боку! Правители – рады-радешеньки. А как же! Впервые удалось осуществить формулу про хлеб и зрелища. Граждане стали превращаться в инсайтов.

– Ну вот, опять! – Егор устало закатил глаза. – Сколько раз можно повторять!.. Во-первых, слово «инсайт» извратили, – вовсе не то оно значило первоначально. А во-вторых, могильщиков человечества всегда хватало без Интернета. Взять то же телевидение. Вот тебе первая голимая виртуальность! Да и мы от нее, если честно, не так уж далеко отстояли. Что в сущности знаменуют наши книги? Все то же проживание чужих жизней, ощущение чужих чувств. Просто книга – это какой-никакой, а труд. Как театр, как живопись. А появился Интернет и смел последние препоны. Соучастие в ЧУЖОМ стало стопроцентным. Люди окончательно ощутили собственную ненужность самим себе.

– О том и речь!..

– Да не о том! Совсем не о том! Мы же опять не с того конца заходим, как ты не понимаешь! Какой теперь толк громить машины, когда поздно? Все поздно, даже каяться!

– Неправда! – Путятин тяжело качнул головой. – Долг истинного художника и поэта – всегда и везде отстаивать истину, учить людей добру и красоте.

– О, Господи! – Егор поморщился. – Долг поэта, долг художника… Дался вам этот мифический долг! Ничего я и никому не должен! Писал просто потому что надо было что-то делать, как-то и на что-то жить. И не хотел я никого и ничему учить. Потому как незачем! Понимаешь? Не-за-чем! Хочешь толковать о чем-нибудь, – толкуй о тайной свободе по Блоку, свободе, без которой мы умираем, толкуй о прессинге ноосферы, об избытке энергии, но только не о долге! Лучше великих все равно не скажешь, а кто их, великих, когда слушал? Как ни старайся, в лучшем случае только повторишь прописные истины. Вот тебе и весь долг!

Горлик указал на Егора пальцем.

– Тут он прав, Путя. Ой, как прав!

– Конечно, прав! Полистайте сюжеты восемнадцатого века и сравните с двадцать первым, – есть там принципиальная разница? Ежу ясно, что нет. Разве что в языке… А задумайтесь над подтекстом, – может, проблематика разная? Да ничего подобного! И тут вынуждены шлепать след в след!

– Все верно, все в точку!..

– И какой же вывод, если в точку? – Егор взглянул на Горлика, но тот лишь растерянно сморгнул. Насчет выводов он затруднялся.

– А вывод, сударики мои, такой, что миф о долге – всего лишь миф! И нужен наш труд прежде всего нам самим. Путе – Путятинское, а Горлику – Горликовское. Такая вот закавыка, господа дворяне и творяне! Потому как, если это нужно только нам, то и водить пером по бумаге вовсе необязательно. Диоген был честнее, бумаги с папирусами не марал. Сидел себе в дубовой утробе, скрипел извилинами и никому своих мыслишек не навязывал. Это нас, техногенных да нетерпеливых, прорвало. Ринулись черкаться да поучать, ячество свое выказывать. Книги стали тиражами оценивать, стихи – с трибун читать да по концертным залам. Не для себя стали творить, для окружающих, ферштейн? Так что нечего бить себя в грудь! Хотел правды, Путя, вот и получай! Стилет – он, сам знаешь, от какого слова произошел. Стило, стало быть, ручка, предмет, вполне пригодный для агрессии. Так что, братцы литераторы, именно мы с вами были носителями первых виртуалий! Пожали, что посеяли!

– В таком случае… – Путятин грузно поднялся. – В таком случае, говорить нам более не о чем. Возможно, это только похмелье… Хорошо, если только похмелье.

– Это не похмелье, Путя. Это откровение.

– Тогда счастливо оставаться.

– Да постой же! Куда ты пошел?

Не произнося ни звука, Путятин покинул купе, аккуратно прикрыл за собой дверь – подчеркнуто аккуратно, даже замочком не щелкнул. Пожалуй, хлопнул бы от души, – было бы легче. Значит, оскорбился всерьез.

– Обиделся, – Горлик смущенно кашлянул в кулачок. – Чего ты на него набросился? Он тебя навестить пришел, посочувствовать.

– Он себе посочувствовать пришел, – буркнул Егор. – Выдумал очередных врагов, вот и рыщет в поисках союзников.

– Может, и рыщет. Что в том плохого? Сам ты разве не такие же речи толкаешь, когда выпьешь? В смысле, значит, про долг, совесть и сверхзадачи?

– Когда выпью, может, и толкаю. Зато в трезвом виде помалкиваю.

– Ничего себе – помалкиваешь! Взял и надавал оплеух человеку. Спрашивается, за что?

– А нам всегда есть за что оплеухи давать. То есть – и давать, и получать. Овечек нет, все малость озверевши.

– И она тоже? – Горлик указал на Мальвину.

– Вот она – нет. Она не успела.

– Значит, ты уже неправ!