Поезд пишет пароходу

Я поднимался по широкой лестнице, ведущей в репетиционные залы театра. Откуда-то сверху доносились голоса; навстречу мне плыли волокна сигаретного дыма.

Всю лестничную площадку занимал огромный розовый скорпион с задранным вверх острым хвостом. Он был живым! Хвост был направлен в потолок, но медленно разгибался и одновременно поднимался все выше. Я замер. Скорпион вдруг повернул ко мне сразу два человеческих лица, и тут же стал двоими: парнем и девушкой в розовых трико. Теперь я понял, что парень сидел на табурете, положив мускулистые ноги на подоконник. Он курил и читал журнал, а девушка опиралась руками о его плечи, как о балетный станок, и делала балетную растяжку: нога поднята вверх, носок розовой пуанты торчит, словно острое жало.

— Простите, — я сам не знал толком, за что извиняюсь. Наверное, за ужас, написанный у меня на лице.

— О! Он по-русски говорит? — обрадовался парень. — Вот у него и спроси.

— А вы же местный, да? — обратилась ко мне девушка. — Не подскажете, где здесь у вас можно крестик освятить?

Я ходил по коридорам, но никак не мог отыскать Полину. Люди, которые мне теперь попадались, видимо, были не из балета, и никто из них не знал, где она сейчас. Наконец я нагнал в коридоре маленькую женщину в джинсовом жилете, но когда уже открыл было рот, чтобы к ней обратиться, она вдруг подошла к одной из дверей, за которой был слышен шум голосов, рванула дверь на себя и заглянула в комнату:

— Мальчишки, Кротов, Тищенко, вот только выйдите мне еще раз на сцену без грима. Ноги поотрываю!.. — Она закрыла дверь и вопросительно посмотрела на меня: — Что-то ищете?

Я открыл рот во второй раз, но тут из-за двери раздался взрыв хохота.

— Что и требовалось доказать! — сказала женщина со скорбным торжеством, прислушиваясь к смеху. — Так чем могу помочь? — Она наконец полностью повернулась ко мне.

— Я ищу Полину.

— Она на сцене.

— Выступает? Сейчас?

— Да нет, они там репетируют.

— А как туда пройти, за кулисы?

Она посмотрела на меня почти с нежностью. И тогда-то я и узнал, что нет никакого «за кулисами». Есть сцена, ее освещенная часть, открытая зрителю, и темная, где стены даже не оштукатурены, словно это пространство специально сделали таким неуютным и временным.

За всю свою жизнь я не узнал о театре так много, как в тот первый день. Полину Малевич я увидел сразу. Она молча наблюдала за тем, как худой длинноволосый парень проводил репетицию. Чтобы подойти к ней, мне пришлось пробираться сквозь лежбище танцоров, которые расположились тут же. Позже, раз за разом оказываясь в театре, я привык к этой манере балетных растягиваться на полу при первой же возможности. Но в тот день все для меня было внове. И то, как они лежали там вповалку, и то, как отдыхающие артисты смотрели на танцующих: они улыбались, словно видели репетицию впервые. Но больше всего меня удивил тогда балетный топот — страшный, татарский, — от которого пружинили доски сцены.

Я обходил чьи-то ноги и раскиданную одежду, словно шел по пляжу. Полина смотрела прямо на меня, дороги назад не было.

…

— Гляди-ка, Димочка, у них тоже денег нет. Ну что за напасть, а? — сказала Полина, когда мы уселись, наконец, в театральном кафетерии. Я только что изложил суть дела и пожаловался на бюджет.

— Мы подумаем, — сказал Дима, тот длинноволосый парень, который проводил репетицию. Вблизи он оказался пятидесятилетним. Я ликовал. Первую часть переговоров я явно не провалил, а дальше пусть их охмуряет Амос.

Все и в самом деле устроилось. Балет Полины Малевич вскоре подписал с нами контракт. Все те две недели, что длились их гастроли, мы встречались и разговаривали. Дима тут же принялся придумывать короткие сценки, которые должны будут предварять номинации на церемонии награждения. Он понимал меня с полуслова, и это меня радовало и немного задевало: все мои идеи были, несомненно, давно известны театру.

Потом балет Лизы Малевич уехал обратно в Москву. Было условлено, что они будут присылать нам видео с репетиций, а приедут уже перед началом фестиваля. Пока же мы занимались организацией фестивальных площадок.

Когда я учился на своем литературоведческом факультете, когда брал курс сценарного мастерства у Кита, то старался смотреть на вещи трезво. Самое большее, на что я мог надеяться, это что сниму когда-нибудь скромный, но умный документальный фильм простой видеокамерой. Разумеется, зарабатывать я намеревался переводами или редактурой. Мне даже в голову не приходило, что это компромисс. Такой уж мне представлялась взрослая жизнь. И вот оказалось, что кому-то нужна вся моя фантазия и все, даже немного детские, идеи. «Начнем с невозможного». Я не мог поверить, что все эти взрослые люди воспринимают меня всерьез. Все казалось, что вот-вот кто-нибудь рассмеется, как мама, когда изображала дракона, которого я, отважный рыцарь, пытался побороть. Рассмеется, откинет с головы капюшон старой зеленой кофты и скажет: «Ну все. Поиграли и хватит». Но никто не смеялся.