Поездка к Солнцу

Она пошла в юрту, вынесла оттуда табуретку. Потом вернулась и принесла патефон. Этот ящик с музыкой бабушке Долсон подарил колхоз за хорошую работу. Только по праздникам бабушка открывала его, заводила и ставила песни. Андрейка наизусть знал все песни. Их было шесть.

Андрейка тоже умел заводить патефон.

Он подошёл к бабушке Долсон и боднул её головой. Она улыбнулась и сказала:

— Слушай, товарищ Кукушко, Андрейка играть будет.

Я-то слушаю, а Мая будет слушать? — со всей серьёзностью спросил ветеринар.

— Шибко слушать любит Мая. — Бабка открыла патефон, подвинула рычажок к слову «медленно» и дала в руки Андрейке ручку.

Теперь Андрейка становился полным хозяином этого удивительного ящика. Он со знанием дела вставил ручку и стал заводить пружину.

Бабка отошла к ветеринару и присела, прижав к себе ботогона.

Медленно и тоскливо зазвучала музыка. Вся степь притихла, слушая её. Андрейка беззвучно шевелил губами, повторяя слова.

Мая тоже слушала песню и тревожно поводила ушами. А бабушка Долсон тем временем подвигалась к Мае и потихоньку подталкивала ботогона.

Когда песня кончилась, стало очень тихо. Опять Андрейка завертел ручку и поставил новую пластинку. И у этой песни знал Андрейка слова. Но сейчас пластинка еле-еле крутилась, и весёлые слова не были такими весёлыми, как раньше.

Через реки, горы и долины, Сквозь огонь, пургу и тёмный дым Мы вели машины, объезжая мины, По путям-дорогам фронтовым.

Эх, путь-дорожка фронтовая.

Не страшна нам бомбёжка любая!

Помирать нам рановато.

Есть у нас ещё дома дела…

Песня эта показалась Андрейке такой тоскливой, что он совсем её не узнал, как будто это была новая песня. Дядя Куку посматривал то на Андрейку, то на Маю, то на бабушку Долсон и ботогона. Он потирал руки и с удовольствием повторял:

— «Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела!» Это, дружочек, точно сказано. Ну-ка, давай, что ещё там?

А там была песня про водовоза.

У-у-у-диви-ительны-ый во-о-про-ос…

И это уже было совсем тоскливо. Мая повернула голову и смотрела на своего ботогона. Из лаз её текли слёзы. Она наклонилась и стала облизывать ботогона. Бабушка Долсон тут же подвинула его к вымени, и Мая даже не пошевелилась. Вся её морда была в слезах. А ботогон, широко расставив задние ноги, вздрагивая, сосал молоко.

Ветеринар задыхался от смеха и только повторял:

— Ох, ох! Ох, не могу!

Бабушка Долсон была серьёзна. Она медленно кивала в такт песне.

— Признала ботогона Мая. Теперь любить будет.

Но ведь плакала Мая, честное слово, плакала! — отдышавшись, проговорил ветеринар.

Медленно и тоскливо зазвучала музыка.

— Плакала, — подтвердила бабушка Долсон. — Песню слушает — всегда плачет. Ботогона жалеет. Теперь кормить будет.

— Ну спасибо, ну потешили вы меня! Никогда бы не поверил, что верблюдица может заплакать от музыки. Да ещё от такой. — И ветеринар снова стал хохотать.

Он смеялся, а из глаз у него катились слёзы. Крупные, настоящие слёзы. Нянька начала скулить. Она только было успокоилась, но её опять растревожили эти непонятные слёзы. Андрейка смотрел на дядю Куку и тоже ничего не понимал. Впервые он видел, чтобы человек смеялся так весело, так громко и в то же время по щекам его текли слёзы. А если не мог понять Андрейка, то откуда всё это было знать Няньке? Он ничего не мог объяснить ей, не мог её успокоить.

И всё же Андрейка на то и был Андрейкой, чтобы у него не испортилось настроение. Мая подпустила к вымени ботогона и заботливо облизывала его. Лебедь-Лебедин стал пить и есть. Только что играл патефон. И это Андрейка сам заводил его и менял пластинки. Чего же плакать?

— Но, Нянька! — прикрикнул Андрейка.

Дядя Куку тоже вытер свои щёки, и Андрейка услышал, как запел гургалдай. Он пел, заливался, поднимался ввысь и снова затихал. Андрейка ждал, что вот-вот сейчас ему ответят. Но в степи не было гургалдаев. Это пел дядя Куку, очень весёлый человек, колхозный ветеринар.

Всё хорошо. И не стоит тебе. Нянька, так скулить и беспокоиться.

Чего хочет Лебедь-Лебедин?

Теперь каждую ночь кто-нибудь дежурит в кошаре.

Чаще всего не спит бабушка Долсон.

— Старому человеку зачем спать? — говорит она. — Молодым спать надо. Лучше-то меня кто за кургашками посмотрит?

И бабушка Долсон идёт с фонарём в кошару, и наутро оттуда раздаётся всё больше и больше тонких, звенящих голосов кургашек.

Маленьких ягнят Андрейка зовёт кургашками. И не только Андрейка, но и дядя Куку, и бабушка Долсон, и отец, и мать. Если не смотреть на кургашек, закрыть глаза, то кажется, что кричат маленькие дети.

Ночью в степи ещё холодно, а в кошаре так тепло, будто там кто-то не перестаёт топить печку.

Каждый день отец загоняет в кошару всё больше и больше овец.

Лебедя-Лебедина пришлось перенести в Катькин сарай, потому что в кошаре нужно много места для кургашек. Перенёс его на руках отец. Андрейка шёл рядом. Лебедь-Лебедин всё время смотрел на Андрейку чёрненькими, как волчьи ягоды, глазками и поэтому ни разу не клюнул отца.