Поездка в Израиль. Путевые заметки

Я — коммунист.
Мне имя это,
как алый стяг бойцу,
дано.
Всем, человечеством воспето,
в грядущем
прозвучит оно.

Признаюсь, для меня, автора, эти стихи прозвучали по-новому вдали от Родины, в Израиле:

Мечтою
в завтра
устремленный,
я славлю
солнце и весну.
Ведя состав тысячетонный,
в степях штурмуя целину,
шагая по таежным чащам
и лед круша в полярной мгле. —
всем сердцем,
горячо стучащим,
я жажду
мира на земле.
Я путь избрал
к свободе, к свету.
он крут порой
и каменист,
но я
пройду
дорогу эту:
я — коммунист![1]

— Я от души завидую вам! — сказал он, закончив чтение.

…В этот день мы услышали от наших друзей немало интересного об их настойчивой борьбе за мир и справедливость в условиях жестокой израильской действительности.

Белое и черное

Лет двенадцать назад в Киеве гостила народная писательница Чехословакии Мария Пуйманова. Собирая материалы для романа «Жизнь против смерти», писательница изучала все, что касалось недавних боев против гитлеровских захватчиков. Я сопровождал ее в этой поездке.

Проехав улицу Шолом-Алейхема и Куреневку, наша машина очутилась за северной окраиной города, на широком украинском шляху, обожженном горячими ветрами войны.

У гигантских котлованов, протянувшихся вдоль дороги, мы остановились. На крутых склонах, покрытых рыжевато-зеленым лишайником, кое-где можно было увидеть полуистлевшие тряпки, пожелтевшие от дождей человеческие кости, обломки какой-то посуды.

Это был знаменитый Бабий Яр, место, куда фашистские оккупанты согнали еврейское население Киева для чудовищного массового уничтожения.

Пуйманова долго молча бродила по этим извилистым тропинкам, с болью и гневом смотря на следы кровавого преступления современных каннибалов.

— Звери, какие звери! — тихо сказала она пересохшими от волнения губами. — Вот что такое расовая теория в действии!

Позже я прочитал Пуймановой стихи Павло Тычины — «Еврейскому народу», написанные поэтом в дни Отечественной войны. Писательница одобрительно покачивала головой в такт чтению, а последнюю строфу попросила повторить:

Народ еврейский! Нет, не утешать
тебя хочу. Горжусь твоею славой!
И в час, когда детей твоих опять
разит топор палаческий кровавый,
хочу я силу, силу воспевать —
твой дух бессмертный, вечный, величавый[2]

.

— Да, не утешать, а бороться! — сказала Пуйманова в глубоком раздумье. — Человечество должно сделать все для того, чтобы расовая теория никогда больше не возродилась!

Я вспомнил эти слова известной чешской писательницы-гуманистки летом 1958 года, путешествуя по городам и селам Израиля, где меня застигла печальная весть о ее смерти…

* * *

Я не назову имени этой женщины, дабы это не навлекло на нее гнева израильских властей. Она и без того хлебнула тут немало горя. Пусть в моих заметках она зовется просто матерью.

Разыскивая своего сына, который в дни второй мировой войны убежал из варшавского гетто, она попала в Израиль. Не зная точного адреса, она всех расспрашивала о нем — о своем единственном, самом дорогом на свете.

Как-то, проходя по улице Тель-Авива, мать увидела молодого мужчину, который, раскинув руки, неподвижно лежал на асфальте. Кровь запеклась на его губах.

— Что с ним? Он жив? — встревоженно спросила она полицейского, спокойно стоявшего неподалеку.

Полицейский не удостоил ее ответом.

— Что с ним? — закричала она снова, схватив полицейского за рукав.

— Эпилептик! — неохотно пробормотал полицейский, брезгливо отстраняя ее руку и отступая в сторону.

Больной человек не был ее сыном, но рядом с ним не было другой матери, и она считала своим долгом помочь ему:

— Нужно немедленно отправить его в больницу!..

— Почему вы волнуетесь? — сказала ей проходившая мимо дамочка. — Разве не видите — это же черный еврей!

Мать с ужасом взглянула на нее. Не ослышалась ли она? Откуда ей было знать, что здесь, в еврейском государстве, население разделяется на чистых и нечистых, на «подлинных евреев» и людей второго сорта — выходцев из азиатских стран и Северной Африки.

Она зарыдала: сказалось напряжение последних месяцев.

— Не плачь, мать, ты тут еще многое увидишь! — сказал ей прохожий в замусоленной спецовке, предварительно оглянувшись — не слышит ли полицейский?

Да, матери предстояло еще узнать о многом. Она не читала опубликованных в Израиле «научных» трудов, посвященных борьбе за чистоту еврейской расы. Ей казалось невероятным, что среди еврейского народа, который так пострадал от гитлеризма и его пресловутой расовой теории, могут найтись выродки, стремящиеся возродить эту теорию в новом виде.