Поездка в Хиву

С востока дул колючий ветер, но воздух был чист, и через несколько минут я уже ехал вдоль реки Урал. То и дело навстречу нам попадались караваны верблюдов, запряженные в сани с грузом хлопка из Ташкента. Тому, кто знаком лишь с верблюдами Ливийской пустыни, трудно было бы уловить сходство между этими невысокими косматыми степняками с гривами, как у львов, и огромными гладкошерстными «кораблями пустыни», характерными для африканской Сахары. Природа наделила киргизских верблюдов всем необходимым для противостояния суровому холоду, и эти выносливые животные могли пройти по снегу глубиною в четыре фута там, где лошади увязли бы напрочь. Вскоре нас обогнал скакавший галопом казак, который взмахнул длинным копьем, прежде чем исчез далеко впереди; а чуть позже мы проехали мимо нескольких бредущих киргизов, чьи лица были красны, как вареные омары, и весьма отличались от тех бледных русских физиономий, что я оставил позади.

Должен сказать, меня очень радовала купленная одежда из овчины. По причине обилия свежего воздуха я не улавливал ни малейшего запаха и впервые за все время моего путешествия на санях не испытывал холода. На почтовую станцию мы прибыли в надлежащее время. Свежих лошадей нам запрягли менее чем за десять минут, и вот я уже снова в дороге. Нельзя представить себе ничего более скучного, нежели местность, по которой мы ехали; сплошная безрадостная равнина белого цвета, ограниченная невысокими отрогами Уральских гор, лежавших далеко от нас по левую руку и слегка нарушавших монотонность пейзажа.

Так мы проехали еще три почтовые станции, и я вознамерился оставить у себя за спиной в этот день участок пути за Красногорском[18]. Назар жаловался на голод; утром он выехал, не позавтракав, и, когда я объявил о своем намерении задержаться немного в Красногорске, лицо его засияло счастливой улыбкой.

– Молоко там очень хорошее, – отметил он, причмокивая от удовольствия губами. – И яйца тоже. Слава богу, что остановимся.

Я и сам уже ощущал некую пустоту в желудке; стакана чая и сухарей, наспех проглоченных мною перед выездом из Оренбурга, хватило ненадолго, и моим главным желанием было, чтобы ямщик поспешал. Тем не менее старая поговорка «Скоро поедешь, да не скоро доедешь», к сожалению, подтвердилась.

День клонился к вечеру, и золотой шар уже едва проглядывал в дымке далеко на западе, когда по частым восклицаниям моего татарского возницы, состоявшим в основном, как я осознал позже, из крепких выражений, мне стало понятно, что он сильно недоволен своими лошадьми. На их экстерьер я обратил внимание еще при выезде с почтовой станции. Вульгарный бакалейщик мистер Джон Джоррокс, известный по комическим новеллам писателя Роберта Сёртиса, сравнил бы, наверное, стать этих тощих кляч с выпотрошенной селедкой или борзыми собаками, поскольку ребра их не просто проглядывали сквозь шкуру, но как будто грозили ее проткнуть в любой момент. Ямщик запряг их таким образом, который в России называется «гуськом», то есть одна лошадь в оглоблях, а две другие – перед ней. Его кнут с короткой рукояткой и плетью длиной футов в двенадцать, волочившейся до этого позади саней, теперь постоянно витал над лошадьми, и хлыст – у ручки толщиною с мое запястье – звучно гулял по бокам изнемогающих животных, щелкая наподобие пистолетных выстрелов и нарушая первозданную тишину всей этой снежной пустыни.

В ответ на вопрос о причинах перемены в его поведении ямщик бросил только одно слово: «Буран»; и по тому, как поднимавшийся ветер все сильнее заметал перед нами путь, становилось все более очевидно, что надвигается настоящая буря.

Воздух словно густел от снежного вихря, мороз крепчал, погасли прощальные солнечные лучи, и, несмотря на всю свою теплую одежду, я почувствовал первые объятия неумолимого холода.

Быстро наступила тьма, и вскоре я уже с трудом различал спину ямщика; наконец мой слуга-татарин, съежившийся рядом со мной подобно обезьяне, меланхолично сообщил, что мы сбились с пути. Так оно и было на самом деле. Мы двигались по целине, а наши лошади, проваливаясь в снег по самую грудь, выбивались из последних сил в попытках пробиться вперед. Безжалостный кнут ямщика подстегнул их, и, сделав невероятное усилие, упряжка рванула из снежного плена. Сани стало сильно подбрасывать и бить об укрытые снегом колдобины, пока одна лошадь вдруг не споткнулась и не упала, оборвав постромки, а мы намертво встали в сугробе.

Со всей очевидностью наше путешествие на этом закончилось, и даже ямщик неожиданно сдался – он перестал браниться, а кнут его, ни на мгновенье прежде не прекращавший щелкать, лежал теперь, растянувшись безвольной лентой, позади саней. Ямщик спрыгнул с облучка и, с большим трудом подняв упавшую лошадь, забрался на нее, после чего сделал верхом большой крут в надежде отыскать дорогу.

– Есть очень хочется, – грустным голосом сообщил мой Назар. – Утром-то не позавтракал, того и гляди, штаны упадут.

Словно подтверждая свои слова, он потуже затянул пояс. У меня в кармане нашлось немного хлеба и шоколада.